Ованес Шираз. Hovhannes Shiraz. Հովհաննես Շիրազ

[Мукик]

Разграничение поэтических тем у Шираза условно: он как раз принадлежит к числу тех поэтов, целостный поэтический мир которых трудно подразделить и раздробить по тематическому принципу, Шираз целен. Он может показаться внешне однообразным: бесконечные возвращения, лейтмотивы, сквозные темы... Словно подчиняясь внутренним законам природы, Шираз все повторяет и повторяет мотивы, выявляя каждый раз все новые цвета и оттенки, обновляя смысловые метаморфозы, воспринимая как бы заново внутреннюю глубину и богатство мира.

Будучи поэтом безграничного движения, обновления жизни, Шираз склонен к бурным и страстным краскам: если ручей — то водопад, если дождь — то не монотонный, а грозовой, с молниями. Главное же в его поэзии — ощущение взлета, полета, парения:

Плавно парят, парят и парят
Два моих коня, белый и черный...
(Перевод подстрочный).

Шираз стремится мыслить не обычными представлениями о предметах и явлениях, а как бы сгустками понятий. Он утверждает безграничное богатство и величие человеческой души.
В своих лучших стихотворениях Ованес Шираз стремится к достижению сложного духовного мира современного человека. Он сделал правильный выбор: скоропреходящим эстетическим новациям. неоправданному поэтическому нигилизму он предпочел живой народный дух и живое слово. Его не соблазнили ни ловушки моды, ни трели современного формализма. В правдивости и преданности своим идеалам ему помогли глубокая любовь к человеку, к жизни, к родине.

[Мукик]

* * *

Сына, говорят, на костре сожгли.
Вечное бесславие палачу!
Я поверить этому не хочу.

Мать позвали пепел убрать с земли,
Подтолкнули к страшному очагу.
Я поверить этому не могу.

Мать слезу, застлавшую взгляд,
Пролила на пепел тот, говорят,
И поднялся юноша, жив-здоров,
Свято верить этому я готов!



* * *

Нашего дома родник — мама моя.
Хлеб и живая вода — мама моя.
Нашего дома раба — мама моя.
И королева двора — мама моя.
Крепость отеческих стен — мама моя.
Ясный огонь очага — мама моя.
Солнца немеркнущий свет— мама моя.
Истинно: мать и отец — мама моя.
Мир и любовь на земле — мама моя.
Матерь сокровищ моих — мама моя.
И богоматерь в дому — мама моя.


* * *

Сердце матери! С чем бы его я сравнил?
Со вселенной? Но больше вселенной оно!
Сколько горя я нехотя ей причинил,
Сколько вытерпеть ей за меня суждено!

Пусть глаза ей отдам, — а в долгу все равно!
Выну сердце, отдам, — и тогда я в долгу!
Мать и Родина, вы для меня — заодно,
Не любить вас, не петь о вас я не могу.

[Мукик]

Моей матери

Весенние ветры тепло принесли, —
Конец холодам! Двери настежь скорее!
Сегодня я, ветры, от дома вдали,
Пусть мать мою ваше дыханье согреет!

Овейте ее ароматами трав,
Кого, как не мать, вам лелеять влюбленно?
И вы, родники, склоны гор напитав,
Раскиньте у ног ее бархат зеленый!

И вы, голубые фиалки весны,
Целуйте следы ее в благоговенье!
А вы хоть на миг возвратите мне, сны,
Одно материнское прикосновенье!


* * *

Маленькая, кроткая моя,
Просто — мать каких не счесть на свете.
Не сравню родную с солнцем я, —
Тихим огоньком она мне светит.

Но когда внезапно на лету
Горе тучей солнце заслоняет —
Наступающую темноту
Огонек чуть видный разгоняет.

Маленькая, кроткая моя,
Просто — мать, каких не счесть на свете.
С горстку солнца вся-то жизнь твоя.
А душе и днем и ночъю светит.


* * *

Миновали сроки, минул год жестокий,
Ждать не перестала мать свое дитя,
Все на путь глядела, темный путь далекий,
Так и смерть встречала, глаз не отведя.

Между трав высоких над ее могилой
Расцвели весною синих два цветка.
То глаза, тоскуя, снова мать раскрыла —
Все с дороги сына ждет издалека.

[Мукик]

ЧУДО

...И я услышал: в дверь стучали глухо.
— Кто там еще? — спросонок я спросил.
— Я нищая, — какая-то старуха
ответила. — Без крова и без сил.

Впусти меня.
Я встал и отпер сразу,
и разум отказался понимать —
там, в темноте, но видимая глазу
стояла мать умершая. Да, мать!

Я ужаснулся и в ее объятья
упал без чувств. И мать сказала мне:
— Очнись, сынок, и здравствуй. Испытать я
тебя пришла. В кромешной тишине

и нищенкой. Дабы, неуглядимый,
узнал господь — судья добра и зла, —
жива ли совесть у тебя, родимый.
или со мною вместе умерла.

[Мукик]

* * *

Мне приснилось: птицей ты
На ветле моей была.
Пела птица с высоты:
— Милый сердце сжег дотла,

Я проснулся, — стихнул стон,
Птица скрылась в синеве...
Если это был лишь сон,
Чьи же слезы на листве?


* * *

Ворохами легкими белых, белых лилий
На землю, снега мои, падайте, крылаты,
Чтоб ковры пушистые лес и дол укрыли,
Весь тот край, где юношей я бродил когда-то.

Падайте, беззвучные, с неба зимней ранью,
Занесите наглухо памяти ущелья,
Пусть не ранят шелестом грудь воспоминанья,
Сердце убаюкайте, налетев метелью.

Все еще заворожен я обличьем милым,
Вижу легких ног следы на камнях замшелых;
Падай, снег, чтоб скрыло их пуховым настилом.
Чтоб смело их вьюгою с тропок опустелых.

Пусть виски посеребрил мне колючий иней,
Ляжет на плечи зима, чтоб я мог забыться.
Полно! Горечь не избыть, память не остынет.
И в могиле снеговой сердце будет биться.


* * *

Он нежен, губ твоих бутон,
чисты прекрасные глаза,
алмаз зубов, и вновь, как сон,
твои прекрасные глаза.
Ланиты — розы с молоком,
и вновь глубокие глаза,
движенья — скованность с огнем,
ах, те прекрасные глаза!
И в волосах густая ночь,
но очи, очи — глубина!
Ты стройных гор родная дочь,
твой стан, как тополь, как струна.
И женственно ложится тень,
горят прекрасные глаза.
Увы, лишь сердце, как кремень,
но... жгут прекрасные глаза.

[Мукик]

* * *

Сердце похитив, в груди моей ты частицу огня оставила,
факелы ярких надежд погасив, лампадку, дразня, оставила,
Теперь не масло, а жизнь моя, дорогая, чадит в развалинах,
Ты — Эривань, я — древний Ани, ты в руинах меня оставила.


* * *

Пора ей образумиться, пора...
Довольно oчaгy стыть без огня,
А сердцу пламенеть огнем костра,
Довольно ей во тьме держать меня.

Прекрасен непорочный горный снег,
Но он еще прекраснее, когда,
Растаяв, превратится в струи рек
И кружит жернова его вода.

Что жемчуг, скрытый на глубоком дне?
Как будто есть, и все же нет его.
Раз красота не греет сердце мне —
Что девушки, что розы волшебство?

Прекраснее всего на свете мать,
Жизнь давшая нам в муках родовых.
Зерну в земле не страшно умирать,
Чтоб вновь ожить в колосьях золотых.

Пусть это размышление старо’:
Прекрасно то, что в мир несет добро,
Высокий тополь стать лозой бы рад,
Чтоб людям дать прозрачный виноград.
Бесплодная красавица дурней
Любой из некрасивых матерей.


* * *

Так матовы нежные щеки твои,
А ямочки эти — как завязь любви!
Алее шиповника маленький рот,
Твой маленький, словно миндалинка, рот...
Шиповник, далекого детства ожог!
Что сделать, чтоб я позабыть его мог?

[Мукик]

* * *

Весна во мне, и я пою, и все поет в Армении.
Ищу любимую все дни я напролет в Армении.
Как много девушек вокруг — кувшинки, розы, лилии,
Но горьких слез я лью росу, когда цветет Армения.
Ищи, но ты ищи без слез, мне говорили многие,
Кувшинок много здесь и роз, мне говорили многие,
Но пусть цветами луг зарос, мне говорили многие,
Ведь лишь один цветок любовь тебе несет в Армении.

Один цветок еще не май, но в нем любви цветение,
В нем сотни весен, так и знай, в нем все твое
спасение.
Напрасно бродишь средь цветов в любовном
ослеплении.
Лишь с одного цветка бери ты сладкий мед в Армении.

Весна во мне, и все поет, и я пою в Армении,
Я не могу ее найти и слезы лью в Армении.
Вы не смотрите сотней глаз, о девушки Армении,
Я лишь одну ищу средь вас, о девушки Армении!


ОДНОКЛАССНИЦА

Была девчонкой с ясным синим взглядом
Ровесница моя,
Краснела, если вдруг садился рядом
И улыбался я.
Когда ж с другими весело смеялась
Она вдали,
Я шел в поля, где синью глаз, казалось,
Цветы цвели.
Я как-то раз, ее не встретив в школе,
Помчался к ней.
Она стояла у колодца в поле,
Весны светлей.
Не знаю, как мы головы склонили
Над блеском струй,
Но воды вдруг стыдливо отразили
Наш поцелуй.
Мне показалась материнским оком
Колодца мгла...
Моей любовью, первой и глубокой,
Она была.