Сомерсет Моэм. Somerset Maugham .Սոմերսետ Մոեմ:

[Мукик]

Один раз Ганс свернул не в ту сторону, это его несколько задержало, но
все равно в какие-нибудь полчаса он добрался до фермы. Возле дверей его
облаяла хозяйская дворняжка. Он, не постучав, повернул дверную ручку и
вошел. Девушка сидела за столом, чистила картофель. При виде солдатской
формы Ганса она вскочила на ноги.
- Вам что?
И тут она его узнала. Она попятилась к стене, крепко стиснув в руке
нож.
- Ты? Cochon [свинья (франц.)].
- Ну-ну, не горячись, не обижу. Смотри лучше, что я тебе привез -
шелковые чулки.
- Забирай их и убирайся вместе с ними.
- Не глупи. Брось-ка нож. Тебе же будет хуже, если будешь так злиться.
Можешь меня не бояться.
- Я тебя не боюсь.
Она разжала пальцы, нож упал. Ганс снял каску, сел на стул. Вытянув
вперед ногу, носком сапога пододвинул нож поближе к себе.
- Давай помогу тебе картошку чистить, а?
Она не ответила. Ганс нагнулся, поднял нож, вытащил из миски
картофелину и стал ее чистить. Лицо девушки хранило жесткое выражение,
глаза смотрели враждебно. Она продолжала стоять у стены и молча следила за
ним. Ганс улыбнулся добродушной, обезоруживающей улыбкой.
- Ну что ты смотришь такой злючкой? Не так уж я тебя обидел. Я был
тогда очень взвинчен, ты пойми. Все мы тогда такие были. В то время еще
поговаривали о непобедимости французской армии, о линии Мажино... - У него
вырвался смешок. - Ну и винцо, конечно, бросилось мне в голову. Тебе еще
повезло. Женщины говорили мне, что я не такой уж урод.
Девушка окинула его с ног до головы уничтожающим взглядом.
- Убирайся отсюда вон.
- Уйду, когда мне вздумается.
- Если не уйдешь, отец сходит в Суассон, подаст на тебя жалобу
генералу.
- Очень это генералу надо. У нас есть приказ налаживать мирные
отношения с населением. Как тебя зовут?
- Не твое дело.
Щеки у нее пылали, глаза сверкали гневом. Она показалась ему сейчас
красивее, чем он ее тогда запомнил. Что ж, в общем получилось удачно. Не
какая-нибудь простенькая деревенская девчонка. Больше похожа на горожанку.
Да, ведь мать сказала, что она учительница. И именно потому, что это была
не обычная деревенская девушка, а учительница, образованная, ему было
особенно приятно ее помучить. Он ощущал себя сильным, крепким. Он
взъерошил свои курчавые белокурые волосы и усмехнулся при мысли, сколько
девчонок с радостью оказались бы тогда на ее месте. За лето он так
загорел, что голубые глаза его казались какими-то уже совсем
ярко-голубыми.
- Отец с матерью где?
- В поле работают.
- Слушай, я проголодался. Дай мне хлеба и сыра и стакан вина. Я
заплачу.
Она жестко рассмеялась.
- Мы уже три месяца не знаем, что такое сыр. Хлеба не наедаемся досыта.
Год назад свои же французы забрали у нас лошадей, а теперь боши растащили
и все остальное: коров наших, свиней, кур - все.
- Ну и что ж, мы не даром взяли, мы заплатили.
- Думаешь, мы можем быть сыты пустыми бумажками, которые вы нам даете
взамен?
Она вдруг заплакала.
- Ты что, голодна?
- Нет, что ты, - сказала она с горечью. - Мы же питаемся по-королевски:
картошкой, хлебом, брюквой и салатом. Завтра отец пойдет в Суассон -
может, удастся купить конины.
- Послушай, честное слово, я неплохой парень. Я привезу вам сыра и,
может, даже немного ветчины.
- Я в твоих подачках не нуждаюсь. Скорее умру с голоду, чем прикоснусь
к еде, которую вы, свиньи, украли у нас.
- Ну ладно, посмотрим, - ответил он невозмутимо.
Он надел каску, поднялся, сказал "au revoir, mademoiselle" [до
свиданья, мадемуазель (франц.)] и ушел.
Он не мог, понятно, разъезжать на мотоцикле по окрестным дорогам ради
собственного удовольствия, приходилось ждать, пока пошлют с поручением и
он сможет снова побывать на ферме. Это случилось десять дней спустя. Он
ввалился бесцеремонно, как и тогда. На этот раз в кухне оказались фермер с
женой. Было уже за полдень, фермерша стояла у печки, мешала что-то в
горшке. Старик сидел за столом. Они взглянули на Ганса, но как будто не
удивились. Дочь, вероятно, рассказала им, что он приходил. Они молчали.
Старуха продолжала стряпать, а фермер угрюмо, не отводя глаз, смотрел на
клеенку на столе. Но не так-то легко было обескуражить добродушного Ганса.
- Bonjour, la compagnie [привет всей компании (франц.)], -
приветствовал он их весело. - Вот привез вам гостинцев.
Он развязал пакет, вытащил и разложил на столе порядочный кусок сыра,
кусок свинины и две коробки сардин. Старуха обернулась, и Ганс усмехнулся,
подметив в ее глазах жадный блеск. Фермер окинул продукты хмурым взглядом.
Ганс приветствовал его широкой улыбкой.

[Мукик]

- У нас тогда вышло недоразумение, в прошлый раз. Прошу прощения. Но
тебе, старик, не надо было вмешиваться.
В этот момент вошла девушка.
- Что ты здесь делаешь? - крикнула она ему резко. Взгляд ее упал на
продукты. Она сгребла их все вместе и швырнула Гансу. - Забирай их!
Забирай их отсюда!
Но мать бросилась к столу.
- Аннет, ты с ума сошла!
- Я не приму от него подачки.
- Да ведь это наши продукты, наши! Они украли их у нас. Ты только
посмотри на сардины - это сардины из Бордо!
Старуха нагнулась и подняла их. Ганс взглянул на девушку; голубые глаза
его глядели насмешливо.
- Значит, тебя зовут Аннет? Красивое имя. Что ж, ты не позволишь своим
старикам немного полакомиться? Сама ведь говорила, что вы уже три месяца
сыра не пробовали. Ветчины я достать не смог. Привез то, что удалось
раздобыть.
Фермерша взяла обеими руками свинину, прижала ее к груди. Казалось, она
готова расцеловать этот кусок мяса. По щекам Аннет текли слезы.
- Господи, стыд какой! - вырвалось у нее, как стон.
- Ну что ты. Какой тут стыд? Кусок сыра и немножко свинины, только и
всего.
Ганс уселся, закурил папиросу и передал пачку старику. Одно мгновение
тот кол»»»»ся, но искушение было слишком велико: он вытащил одну папиросу
и протянул пачку обратно Гансу.
- Оставь себе, - сказал Ганс. - Я достану еще сколько угодно. - Он
затянулся и выпустил дым через нос. - Чего нам ссориться? Что сделано,
того не переделаешь. Война есть война, сами понимаете. Аннет - девушка
образованная, я знаю; я не хочу, чтоб она обо мне худо думала. Наша часть,
вероятно, задержится в Суассоне надолго. Я могу заезжать иногда, привозить
чего-нибудь съестного. Вы знаете, ведь мы изо всех сил стараемся наладить
отношения с населением в городе, но французы упорствуют. И глядеть на нас
не желают. В конце концов, ведь это просто досадная случайность - ну, то,
что произошло здесь в тот раз, когда я заходил с приятелем. Вам нечего
меня бояться. Я готов относиться к Аннет со всем уважением, как к родной
сестре.
- Зачем тебе приходить сюда? Почему ты не оставишь нас в покое? -
сказала Аннет.
В сущности, он и сам толком не знал. Ему не хотелось признаться, что он
просто стосковался по нормальным человеческим отношениям. Молчаливая
враждебность, окружавшая немцев в Суассоне, действовала ему на нервы; иной
раз он готов был подойти на улице к первому встречному французу,
смотрящему на него так, будто он пустое место, и двинуть его как следует,
а иной раз это доводило его чуть не до слез. Хорошо бы найти семью, где б
тебя принимали дружелюбно. Он не соврал, сказав, что у него нет нечистых
намерений в отношении Аннет. Она не принадлежала к его типу женщин. Ему
нравились высокие, полногрудые; такие же, как он сам, голубоглазые и
белокурые, чтоб они были крепкие, горячие и в теле. Непонятная ему
изысканность, прямой тонкий нос, темные глаза, бледное продолговатое лицо
- нет, это все не для него. Что-то в этой девушке внушало ему робость.
Если б он не был тогда в таком упоении от побед германской армии, если бы
не был так утомлен и в то же время взвинчен и не выпил бы столько вина на
пустой желудок, ему бы и в голову не пришло, что его может пленить такая
вот девушка.
Недели две Ганс никак не мог отлучиться из части. Он оставил на ферме
привезенные тогда продукты и не сомневался, что старики накинулись на них,
как голодные волки. Он не удивился бы, если б и Аннет, едва он вышел за
дверь, составила им компанию. Уж таковы французы: любят пройтись на
дармовщинку. Слабый народ, вымирающий. Конечно, Аннет ненавидит его - бог
ты мой, еще как ненавидит! - но свинина есть свинина, а сыр есть сыр.
Аннет не выходила у него из головы. Ее отвращение к нему раздразнило
его. Он привык нравиться женщинам. Вот будет здорово, если она в конце
концов все же влюбится в него! Ведь он у нее первый. Студенты в Мюнхене,
болтая за кружкой пива, уверяли, что по-настоящему женщина любит того, кто
ее совратил, - после этого она начинает любить самую любовь. Обычно,
наметив себе девушку, Ганс был совершенно уверен, что не получит отказа.
Он посмеивался про себя, и глаза его зажигались хитрецой.
Наконец случай позволил ему снова побывать на ферме. Он забрал сыру,
масла, сахару, банку колбасных консервов, немного кофе и укатил на
мотоцикле. Но на этот раз повидать Аннет ему не удалось. Она с отцом
работала в поле. Мать была во дворе, и при виде свертка в руках Ганса
глаза ее загорелись. Она повела Ганса в кухню. У нее дрожали руки, пока
она развязывала сверток, а когда увидела, что он принес, на глазах у нее
выступили слезы.
- Ты очень добр, - сказала она.
- Могу я присесть? - спросил он учтиво.
- Садись, садись. - Она взглянула в окно. Ганс понял, что старуха хочет
проверить, не идет ли дочь. - Может, выпьешь стаканчик вина?
- С удовольствием.
Он без труда сообразил, что жадность к еде заставила старуху относиться
к нему если и не вполне благожелательно, то, во всяком случае, терпимо:
она уже готова наладить с ним отношения. Этот ее взгляд, брошенный в окно,
как бы сделал их сообщниками.
- Ну, как свинина - ничего?
- Давно такой не пробовали.
- В следующий раз, как приеду, привезу еще. А ей, Аннет, ей
понравилось?
- Она ни к чему и не притронулась. Скорее, говорит, с голоду помру, чем
возьму.
- Глупая.
- Вот и я ей так сказала. Уж раз, говорю, есть еда, так ешь, нечего
отворачиваться, этим дела все равно не поправишь.
Они вели мирную беседу, пока Ганс не спеша потягивал вино. Он узнал,
что фермершу зовут мадам Перье. Он спросил, есть ли у нее еще дети.
Фермерша вздохнула. Нет, нет. Был у них сын, но его мобилизовали в начале
войны, и он погиб. Его не на фронте убили, он умер в госпитале в Нанси от
воспаления легких.
- А-а, - сказал Ганс. - Жалко.
- Может, так оно и к лучшему. Он ведь был вроде Аннет. Все равно бы
пропал, не вынес бы позора поражения. - Фермерша снова вздохнула. - Ах,
дружок, ведь нас предали, оттого все так и получилось.
- И чего ради вы кинулись на защиту поляков? Что они вам?
- Верно, верно. Если б мы не стали мешать вашему Гитлеру, дали бы ему
захватить Польшу, он бы оставил нас в покое.
Уходя, Ганс повторил, что зайдет еще.
- Насчет свинины я не забуду, - добавил он.
Обстоятельства сложились Гансу на руку. Он получил задание, связанное с
обязательными, дважды в неделю, поездками в соседний городок, и это дало
ему возможность чаще наведываться на ферму. Он поставил себе за правило
никогда не являться туда с пустыми руками. Но с Аннет дело у него не
клеилось. Стараясь добиться ее расположения, он пускал в ход все те
нехитрые приемы, которые, как научил Ганса его мужской опыт, так действуют
на женщин; но Аннет на все отвечала язвительными насмешками. Плотно сжав
губы, колючая, неприступная, она смотрела на Ганса так, словно хуже его и
на свете никого не было. Не раз она доводила его до того, что,
обозлившись, он готов был схватить ее за плечи и так тряхануть, чтобы душу
из нее вытрясти.
Однажды он застал ее одну, а когда она встала, собираясь уйти, он
загородил ей дорогу.
- Стой-ка. Я хочу поговорить с тобой.
- Говори. Я женщина и беззащитна.
- Вот что я хочу тебе сказать. Насколько мне известно, я здесь могу
пробыть еще долго. Жизнь для вас, французов, легче не станет, она станет
еще потруднее. Я могу кое в чем оказаться тебе полезным. Почему ты не
хочешь образумиться, как твои отец с матерью?
Со стариком Перье у него и впрямь дело шло на лад. Нельзя сказать,
чтобы старик принимал Ганса сердечно. Сказать правду, он держался с ним
сурово и отчужденно, но все-таки вежливо. Он даже как-то попросил Ганса
принести ему табаку и, когда тот отказался взять с него деньги,
поблагодарил его. Старик интересовался новостями из Суассона и жадно
хватал газету, которую привозил ему Ганс. Ганс, фермерский сын, мог
поговорить о делах на ферме как человек, знающий толк в хозяйстве. Ферма у
Перье была хорошая, не слишком велика и не слишком мала, с поливкой удобно
- по участку протекал довольно широкий ручей, есть и плодовый сад, и
пашня, и выгон. Ганс понимающе и сочувственно выслушивал старика, когда
тот жаловался, что не хватает рабочих рук, нет удобрения, что скот и
хозяйственный инвентарь у него отобрали и на ферме все идет прахом.
- Ты спрашиваешь, почему я не могу образумиться, как мои отец с
матерью? Смотри!
Аннет туго обтянула на себе платье и так стояла перед Гансом. Он не
поверил своим глазам. То, что он увидел, повергло его в никогда доселе не
испытанное смятение. Кровь прилила ему к щекам.
- Ты беременна!
Она села на стул и, опустив голову на руки, зарыдала так, словно сердце
у нее разрывалось на части.
- Позор, позор! - повторяла она.
Ганс кинулся к ней, распростер объятия.
- Милая моя!
Она вскочила на ноги и оттолкнула его.
- Не прикасайся ко мне! Уходи! Уходи! Или тебе мало того, что ты со
мной сделал?

[Мукик]

Она выскочила из комнаты. Ганс несколько минут постоял один. Он был
потрясен. Голова у него шла кругом, когда он медленно ехал обратно в
Суассон. Добравшись до места и улегшись в постель, он лежал час за часом и
никак не мог уснуть. Он все время видел перед собой Аннет, ее раздавшееся,
округлившееся тело. Она была такой нестерпимо жалкой, когда сидела у стола
и плакала, надрываясь от слез. Ведь это его дитя она вынашивает в утробе.
Он было задремал, и вдруг весь сон словно рукой сняло. Неожиданная
мысль ошеломила его с внезапной и сокрушительной силой орудийного залпа:
он любит Аннет. Открытие это совершенно потрясло Ганса, он даже не сразу
осознал его до конца. Конечно, он постоянно думал об Аннет, но совсем
по-другому. Он просто представлял себе, что вдруг она в него влюбится и
как он будет торжествовать, если она сама предложит ему то, что он взял
тогда силой, но ни на одно мгновение ему не приходило в голову, что Аннет
для него - нечто большее, чем любая другая женщина. Она не в его вкусе.
Она и не так чтоб уж очень хорошенькая. Ничего в ней нет особенного.
Откуда же у него вдруг это странное чувство? И чувство это не было
приятным, оно причиняло боль. Но Ганс уже понял: это любовь, и его
охватило ощущение счастья, какого он еще не знал. Ему хотелось обнять ее,
приласкать, хотелось целовать ее полные слез глаза. Он, казалось, не
испытывал желания к ней как к женщине, он только хотел бы утешить ее и
чтоб она ответила ему улыбкой, - странно, он никогда не видел ее
улыбающейся; он хотел бы заглянуть ей в глаза, в ее чудные, прекрасные
глаза, и чтоб взгляд их смягчился нежностью.
В течение трех дней Ганс никак не мог выбраться из Суассона, и в
течение трех дней и трех ночей он думал об Аннет и о ребенке, которого она
родит. Наконец ему удалось съездить на ферму. Он хотел повидать мадам
Перье с глазу на глаз, и случай ему благоприятствовал: он встретил ее на
дороге неподалеку от дома. Она собирала хворост в лесу и возвращалась
домой, таща на спине большую вязанку. Ганс остановил мотоцикл. Он знал,
что радушие фермерши вызвано лишь тем, что он приносит им продукты, но это
его мало трогало; достаточно того, что она с ним любезна и будет вести
себя так и дальше, пока можно будет что-нибудь из него вытянуть. Ганс
сказал, что хочет поговорить с ней, и попросил, чтоб она опустила вязанку
на землю. Она послушалась. День был серый, по небу ходили тучи, но было не
холодно.
- Я знаю насчет Аннет, - сказал Ганс.
Она вздрогнула.
- Как ты узнал? Она ни за что не хотела, чтобы ты знал.
- Она сама мне сказала.
- Да, хороших дел ты тогда натворил.
- Мне и в голову не приходило, что она... Почему вы раньше мне не
сообщили?

[Мукик]

Она начала рассказывать. Без горечи, даже не обвиняя, как если бы
случившееся лишь обычная житейская невзгода, - ну, как если бы сдохла
корова во время отела или крепкий весенний мороз прихватил фруктовые
деревья и сгубил урожай, - невзгода, которую должно принимать смиренно и
безропотно. После того страшного вечера Аннет несколько дней пролежала в
постели в бреду, с высокой температурой. Боялись за ее рассудок. Она
вскрикивала не переставая по многу часов подряд. Врача достать было негде.
Деревенского доктора призвали в армию. В Суассоне осталось всего два
врача, оба старики: как таким добраться до фермы, если б даже и была
возможность их вызвать? Но врачам было запрещено покидать пределы города.
Потом температура спала, но Аннет была все же слишком плоха, не могла
подняться с постели, а когда наконец встала, то такая была бледная, слабая
- смотреть жалко. Потрясение оказалось для нее слишком тяжким. Прошел
месяц, затем второй, истекли все положенные сроки обычного женского
недомогания, но Аннет и не заметила этого. У нее это всегда бывало
нерегулярно. Первой почуяла неладное мадам Перье. Она расспросила Аннет.
Обе пришли в ужас, но все-таки они не были вполне уверены и отцу ничего не
сказали. Когда миновал и третий месяц, сомневаться уже больше не
приходилось... Аннет забеременела.
У них был старенький "ситроен", в котором до войны мадам Перье два раза
в неделю возила продукты на рынок в Суассон, но со времени немецкой
оккупации продуктов на продажу оставалось так мало, что не стоило из-за
этого гонять машину. Бензин достать было почти невозможно. На этот раз они
кое-как заправили машину и поехали в город. В Суассоне можно было теперь
увидеть только немецкие машины, по улицам расхаживали немецкие солдаты,
вывески были на немецком языке, а обращения к населению, подписанные
комендантом города, - на французском. Многие магазины прекратили торговлю.
Они зашли к старому, знакомому им врачу, и он подтвердил их подозрения.
Но врач был ревностным католиком и не пожелал оказать им нужную помощь. В
ответ на их слезы он пожал плечами.
- Ты не единственная, - сказал он Аннет. - Il faut souffrir [надо
смириться (франц.)].
Они знали, что есть еще другой доктор, и пошли к нему. Они позвонили.
Им долго никто не отворял. Наконец дверь открыла женщина в черном платье.
Когда они спросили доктора, она заплакала. Немцы его арестовали за то, что
он масон, и держат в качестве заложника. В кафе, часто посещаемом
немецкими офицерами, взорвалась бомба; двоих убило, нескольких ранило.
Если к определенному сроку виновные не будут выданы, всех заложников
расстреляют. Женщина казалась доброй, и мадам Перье поведала ей свою беду.
- Скоты, - сказала женщина. Она поглядела на Аннет с состраданием. -
Бедная девочка.

[Мукик]

Она дала им адрес акушерки, добавив, что они могут сослаться на ее
рекомендацию. Акушерка дала лекарство. От этого лекарства Аннет стало так
плохо, что она уж думала, что умирает, но желанного результата от него не
последовало. Беременность Аннет не прекратилась.
Все это мадам Перье рассказала Гансу. Некоторое время он молчал.
- Завтра воскресенье, - произнес он наконец. - Я завтра не занят. Заеду
к вам, поговорим. Привезу чего-нибудь вкусного.
- У нас иголок нет. Ты бы не мог достать?
- Постараюсь.
Она взвалила на спину вязанку и поплелась по дороге. Ганс вернулся в
Суассон.
Он побоялся брать мотоцикл и на следующий день взял напрокат велосипед.
Пакет с продуктами он привязал к раме. Пакет был больше обычного, в нем
находилась еще бутылка шампанского. На ферму он приехал, когда стемнело, и
он мог быть уверен, что вся семья вернулась домой после работы. Он вошел в
кухню. Там было тепло и уютно. Мадам Перье стряпала, муж читал "Пари
суар". Аннет штопала чулки.
- Вот взгляните, привез вам иголки, - сказал Ганс, развязывая пакет. -
А это материя тебе, Аннет.
- Она мне не нужна.
- Разве? - ухмыльнулся он. - А не пора тебе начать шить белье ребенку?
- Верно, Аннет, пора, - вмешалась мать, - а у нас ничего нет. - Аннет
не поднимала глаз от работы. Мадам Перье окинула жадным взглядом
содержимое пакета. - Шампанское!
Ганс издал смешок.
- Сейчас я вам скажу, зачем я его привез. У меня возникла идея. -
Мгновение он кол»»»»ся, потом взял стул и уселся напротив Аннет. - Право,
не знаю, с чего начать. Я сожалею о том, что произошло тогда, Аннет. Не
моя это была вина, виной тому обстоятельства. Можешь ты меня простить?
Она метнула в него ненавидящий взгляд.
- Никогда! Почему ты не оставишь меня в покое? Мало тебе того, что ты
погубил мою жизнь?
- Я как раз об этом. Может, и не погубил. Когда я услыхал, что у тебя
будет ребенок, меня всего точно перевернуло. Все теперь стало по-другому.
Я горжусь этим.
- Гордишься? - бросила она ему едко.
- Я хочу, чтобы ты родила ребенка, Аннет. Я рад, что тебе не удалось от
него отделаться.
- Как у тебя хватает наглости говорить мне это?
- Да ты послушай! Я ведь только об этом теперь и думаю. Через полгода
война кончится. Весной мы поставим англичан на колени. Дело верное. И
тогда меня демобилизуют, и я женюсь на тебе.
- Ты? Почему?
Сквозь загар у него проступил румянец. Он не мог заставить себя
произнести это по-французски и потому сказал по-немецки - он знал, что
Аннет понимает немецкий:
- Ich liebe dich [я люблю тебя (нем.)].
- Что он говорит? - спросила мадам Перье.
- Говорит, что любит меня.

[Мукик]

Аннет запрокинула голову и закатилась пронзительным смехом. Она
хохотала все громче и громче, она не могла остановиться; из глаз у нее
текли слезы. Мадам Перье больно ударила ее по щекам.
- Не обращай внимания, - обратилась она к Гансу. - Истерика. В ее
положении это бывает.
Аннет с трудом перевела дыхание и овладела собой.
- Я захватил бутылку шампанского, отпразднуем нашу помолвку.
- Вот это-то и обиднее всего, - сказала Аннет, - что нас победили
дураки, безмозглые дураки.
Ганс продолжал уже по-немецки:
- Я и сам не знал, что люблю тебя, не знал до того дня, как ты сказала,
что у тебя будет ребенок. Меня тогда как громом ударило, но я думаю, что
люблю-то я тебя уже давно.
- Что он говорит? - спросила мадам Перье.
- Ничего. Чепуха.
Ганс снова перешел на французский. Пусть родители Аннет услышат все,
что он собирается сказать.
- Я бы и сейчас на тебе женился, только мне не разрешат. И ты не думай,
что я ничего собой не представляю. Отец у меня со средствами, у нашей
семьи солидное положение. Я старший сын, и ты ни в чем не будешь
нуждаться.
- Ты католик? - спросила мадам Перье.
- Да, я католик.
- Вот это хорошо.
- У нас там, где мы живем, места красивые и земля отличная. Лучшего
участка не сыщешь от Мюнхена до Инсбрука. И участок наш собственный. Мой
дед купил его после войны семидесятого года. У нас и машина есть, и радио,
и телефон поставлен.
Аннет повернулась к отцу.
- Он на редкость тактичен, этот субъект, - сказала она иронически,
поглядев на Ганса в упор. - Да, конечно, мне там уготована сладкая жизнь -
мне, иностранке из побежденной страны, с ребенком, рожденным вне брака.
Все это гарантирует мне полное счастье, не правда ли?
Тут впервые заговорил Перье, человек скупой на слова.
- Должен признать, - сказал он Гансу, - ты это поступаешь великодушно,
ничего не скажешь. Я сам участвовал в прошлой войне, и все мы на войне
вели себя не так, как в мирное время. Уж такова человеческая натура,
ничего не поделаешь. Но теперь, когда сын наш умер, у нас никого нет,
кроме дочери. Мы не можем расстаться с Аннет.
- Я уже подумал, что вам это нелегко будет. И вот что я решил: я
останусь здесь.
Аннет окинула Ганса быстрым взглядом.
- Как это надо понимать? - спросила его мадам Перье.
- У меня есть брат. Он останется с отцом, будет ему помогать. Мне
здешние края нравятся. Человек предприимчивый и с головой может добиться
толку на такой ферме, как ваша. После войны многие немцы осядут во
Франции. Всем известно, что у французов земли много, а обрабатывать ее
некому. Я сам слышал это от одного нашего лектора в Суассоне. Он сказал,
что треть французских ферм запущена, потому что на них некому работать.

[Мукик]

Старики переглянулись. Аннет видела, что родители готовы идти на
уступки. Именно об этом они и мечтали с тех пор, как умер их сын: им нужен
хороший зять, здоровый, сильный, чтоб было кому заботиться о ферме, когда
сами они состарятся и смогут выполнять лишь самую легкую работу.
- Это меняет дело, - сказала мадам Перье. - О таком предложении стоит
подумать.
- Замолчите, - сказала Аннет резко. Она наклонилась вперед и впилась в
немца горящим взглядом. - У меня есть жених, учитель, он преподавал в том
же городе, где и я. После войны мы поженимся. Он не такой здоровяк и не
такой смазливый, как ты. Он невысок и узкоплеч. Его красота - его ум, он
светится у него в лице, и вся сила его - сила душевного величия. Он не
варвар, он культурный человек, за его плечами тысяча лет цивилизации. Я
люблю его. Люблю всей душой.
Ганс помрачнел. Ему не приходило в голову, что Аннет может любить еще
кого-то.
- Где он сейчас?
- Где ему быть, как ты думаешь? В Германии, в плену, умирает с голоду.
А вы тут живете припеваючи. Сколько раз мне повторять, что я тебя
ненавижу? Ты ждешь, чтоб я тебя простила? Никогда - слышишь? Ты готов
искупить вину? Ты глуп. - Она откинула голову: в глазах ее горела
нестерпимая тоска. - Я опозорена. Но он простит меня, у него нежная душа.
Меня только мучит мысль, что вдруг когда-нибудь у него возникнет
подозрение, что, может, ты взял меня не силой, что я сама отдалась тебе за
сыр и масло, за шелковые чулки. Я была бы не единственная, такие есть. Во
что превратится тогда наша жизнь? Между нами будет стоять ребенок -
ребенок, прижитый от немца. Твой ребенок, такой же большой и белокурый,
такой же голубоглазый, как ты. О боже, боже, за что я так наказана?
Она порывисто встала и вышла из кухни. С минуту все трое, оставшиеся в
кухне, молчали. Ганс уныло уставился на бутылку с шампанским. Потом
вздохнул и поднялся. Когда он шагнул к двери, мадам Перье последовала за
ним.
- Ты это серьезно сказал, что женишься на ней? - спросила она
вполголоса.
- Да. Абсолютно серьезно. Я люблю ее.
- И ты не заберешь ее отсюда? Ты останешься здесь и будешь работать на
ферме?
- Даю слово.
- Старик мой вечно работать не сможет, это ясно. Дома тебе пришлось бы
делить все с братом. Здесь тебе ни с кем не придется делиться.
- Да, и это тоже, конечно, имеет значение.
- Мы никогда не одобряли, что Аннет собирается замуж за этого своего
учителя. Но тогда еще был жив сын. Он говорил, пусть выходит, за кого
хочет. Аннет любит его без памяти. Но теперь сын наш, бедный мальчик,
умер, теперь дело другое. Одной ей с фермой не управиться, если б даже она
захотела.
- Просто срам продавать такую ферму. Я-то знаю, как дорога человеку
своя земля.
Они дошли до дороги. Мадам Перье взяла его за руку, слегка сжала ее.
- Приходи опять поскорее.