Великий армянский художник

[Весна]

Геворк Башинджагян

Жизнь и деятельность выдающегося армянского художника Геворка Башинджагяна, основоположника реалистического пейзажа в армянской живописи, развивались на рубеже двух эпох: начав свой творческий путь еще в 80-е годы прошлого века, он завершает его уже в советское время. В его творческой судьбе отразились и связь двух времен, и их различия. Период рубежа XIX и XX веков, на который приходится начало и расцвет творчества художника, оставил особый след в истории армянской культуры. Эпоха, исторически переходная, несла в себе задатки будущего, знаменовала возможность национального возрождения, укрепления духовного самосознания нации, пробуждения созидательных сил в надежде на коренные социальные преобразования. Именно в эти годы в армянскую культуру вступает новое творческое поколение. Наследуя социально-прогрессивные, демократические, патриотические идеи своих предшественников, поколение 1890-х — 1900-х годов— «поколение рубежа» — выводит национальную художественную культуру на уровень искусства нового времени. Эти годы, многое сопрягая, открывали новые направления общественной мысли и творчества. По-прежнему были устойчивы просветительские традиции Хачатура Абовяна и Микаэла Налбандяна, еще главенствовал авторитет романтизма, но уже критический реализм очерчивал более емкую и объективную картину действительности. Под пером крупнейших поэтов этого времени Ованеса Туманяна и Аветика Исаакяна современная армянская эпическая поэзия и философская лирика достигают своей полноты.
Однако если в этот период охват жизни народа и общества становится в армянской культуре многосторонним и многоаспектным, то происходит это не в последнюю очередь благодаря искусству. В отличие от первой половины XIX века конец его харак¬еризуется развитием всех областей культурной и художественной деятельности. Искусство во всех его видах — не только пластических, но и музыки, национальной драмы, театра — становится вровень с поэзией и прозой, вырастает в их равнозначного партнера. Искусство чутко улавливало и сообщало свои особые контуры жизненным темам, психологическим конфликтам, нравственным и мировоззренческим проблемам, волновавшим общество; оно откликалось и на возраставший интерес демократических кругов к историческому прошлому своего народа, к его социальным идеалам. В армянской живописи к концу XIX века ощущалась также потребность обновления, расширения диапазона жанров, выхода в новые, до тех пор не освоенные сферы изобразительности; назревала необходимость соприкосновения с опытом русской и европейской живописных школ. Одаренные юноши, нередко из народной среды, уезжали учиться в высшие художественные учебные заведения Петербурга, Москвы, Парижа, Мюнхена — надо ли говорить, что путь их большей частью был тернист.
Но именно это поколение художников развило в армянской живописи новые направления и жанры — современного портрета, пейзажа.
С именем Геворка Башинджагяна связано становление и развитие пейзажной живописи в армянском искусстве. Впитывая импульсы, идущие от многих новых явлений жизни, Башинджагян создавал огромную, богатую панораму пейзажей родного края. Так художник участвовал в формировании не только культурного лица армянского народа, но и в какой-то мере духовной атмосферы эпохи. «Наше поколение восторгалось его произведениями, и мы не пропускали выставок его картин», — напишет позже замечательный поэт Армении Аветик Исаакян. В те годы живопись все чаще становилась явлением, вызывавшим широкий и достаточно острый резонанс. Деятельность Башинджагяна — одного из первых профессиональных живописцев на Кавказе на рубеже веков — способствовала повышению гражданского авторитета человека искусства, пониманию общественного предназначения его труда.

Домик Хачатара Абовяна в Канакере
1884

[Весна]

Страна детства и ранней юности — Грузия,
страна учения и первых шагов художественного становления — Россия,
страна глубокой сыновней привязанности — Армения, — все они оставили необычайно интенсивный отпечаток в душевном строе личности художника, в его творческом воображении, сделали его отзывчивым к духовным и интеллектуальным ценностям каждой из этих национальных культур. Башинджагян открыл для себя пейзаж родной страны не только как тему, но и как эстетическую проблему.
В истории искусства бывали моменты, когда жанр пейзажа приобрел совершенно особенное значение. Вспомним, какой мятежной силой были наполнены романтические марины Тернера или пейзажи Делакруа. Не подлежит сомнению и ключевой смысл демократического пейзажа в идейно-художественных исканиях русских художников
70—90-х годов прошлого века. Примерно в эти же годы пробуждается интерес к пластическому воспроизведению родной природы и в более молодых национальных живописных школах, и здесь этот интерес также постоянно и тесно сплетается с мыслями о судьбе народа. В общем процессе становления культурного самосознания нации роль пейзажа, его своеобразное место становятся порою ничем не заменимыми: пейзаж позволял говорить о многом без траты слов.
В армянском изобразительном искусстве, вплоть до последнего десятилетия прошлого века, не было живописца, который мог бы поднять искусство пейзажа на высоту суверенной эстетической ценности: он бытовал чаще всего в качестве сопутствующего декоративного мотива в жанровой картине или портрете. Башинджагян снял рамки этой условности. Художник, много и увлеченно учившийся и артистически усвоив¬ший те пластические достижения предшественников и современников, которые были ему внутренне близки, увидел в искусстве пейзажа огромные выразительные возможности.
Многое из того, что он создал и что составило содержательные и стилевые особенности его полотен, было сделано в армянской жи¬вописи впервые.
Разрабатывая пейзаж как жанр, художник годами последовательно шел к воплощению своей концепции пейзажа-картины. «Большой пейзаж», крупная пейзажная форма в армянской живописи явились завоеваниями его кисти. Широко и вольно выбранный, масштабно очерченный круг обозрения, высокая точка, с которой ведется охват ландшафта и выявление колористических оттенков всех его планов, панорамный взгляд на медленно разворачивающееся и как бы расширяющееся пространство земли и неба были его открытием. Одним из первых художник воплотил восприятие пейзажа не как интимного лишь, локального мотива пресловутого «уголка природы», а как события™ события жизни природы и события личностного художнического ее ощущения.
Он привил древу армянской изобразительной традиции мировой опыт пейзажной живописи: ясно выраженную эмоциональную тональность, лирическое, драматическое или эпическое звучание; интерес к временным, меняющимся состояниям природы: ранней, зыбкой весне или позднему, умиротворенному теплом лету; беспокойным, предгрозовым закатам или затихшей картинности южной ночи; дню пасмурному или дню сияющему.
Эпичность мотивов возникает в полотнах Башинджагяна с самых ранних этапов. Впервые именно в его живописи двуглавая вершина Арарата и синь Севана становятся символами потерянной и обретенной родной земли. Величественный Арагац с его зубчатым контуром, могучий Казбек, романтический Дарьял, ущелья Санаина и Ди-лижана — масштабность этих явлений природы не просто увлекала, она подымала до себя молодого художника. И естественно исключала случайность и дробность сюжетов. Но его внимание привлекает также изменчивость того, что «текуче» в природе: сама атмосфера, испарения земли, соотношение ритмов беспокойного облачного неба и водной глади, неподвижности или игры воздуха, света и тени — увиденных, однако, романтически крупно, значительно. Достижения зрелых лет уже непосредственно ведут к утверждению эпического пейзажа в армянской живописи, к созданию целостного, объемного пейзажного образа — в некоторых случаях его можно назвать «совокупным» пейзажем Армении. Поэтому, вероятно, Башинджагян интересен нам сегодня не только стилевыми особенностями письма, а общей, глубинной концепцией отношения к природе, самой философией художнического взгляда на окружающий природный мир. Это дает возможность проследить непрерывность традиций в армянском изобразительном искусстве, при всем присущем ему разнообразии не только индивидуальных манер, но и целых стилевых систем. И младшие современники Башинджагяна, работавшие в иной, импрессионистской или декоративистской манере, и многие пейзажисты советского времени, так не похожие на него, не только с восхищением отзывались о чисто пластических достоинствах полотен художника, об их тональной валерности, о прославленном «прозрачном» мазке. Их внимание останавливали глубинные свойства этой живописи. Цельность мироощущения — так определяют это впечатление художники сегодняшнего дня. Вплоть до открытой, звучной панорамности пейзажейСарьяна, а затем и до «пейзажной саги» об армянской деревне Минаса Аветисяна прослеживается диалектическое развитие этой традиции. Она заложена, по-видимому, в самом корне — в понимании сути жизни как сопричастности, «сопри-родности» человека самой природе. В таком отношении к пейзажу родины, которое естественно сплавляет принцип верности натуре с возможностью поэтического «отлета» от нее; сыновнего внимания к малейшим, казалось бы, самым будничным приметам, штрихам, особенностям народного бытования на древней земле — с органическим ощущением возвышенной эпичности лица этой земли.

И, может быть, не случайно с именем Ге-ворка Башинджагяна современные исследователи армянского искусства связывают и «зарождение нового этапа в развитии армянской живописи», и то свойство устойчивости профессиональной традиции, которое и сегодня привлекает внимание зрителей на выставках армянского искусства. Каждое время расставляет свои акценты. Когда-то, на рубеже веков, Ованес Туманян посвятил Геворку Башинджагяну стихи: Поистине, душою исполин Ты, охвативший мощь родных вершин, Задумчиво застывших под луной, И блеск реки, вскипающей волной, И звездное сияние небес, И сонный сумрак, скрывший все окрест, Гляжу — немым покоем ночь полна... В моей душе такая ж тишина.
Но значение живописи художника шагнуло дальше его века. Это понял и Мартирос Сарьян: в 1957 году прозвучало и его слово. «Геворк Башинджагян — замечательный поэт Кавказа, — писал он, — певец Арарата, Казбека, Севана. Он чувствовал величие гор, ущелий, долин, создав ряд вдохновенных полотен».
Во всех случаях остается урок художника, патриота и гуманиста, бесконечно любившего природу родной земли и завещавшего нам эту любовь в наследство. Так же как на заре нового века, так и в наше время творчество художника продолжает утверждать достоинства искусства «высокой пластики», его облагораживающее воздействие на человека.

Севан. Ночь
1884

[Весна]

Дорога на Дилижан
1895




Почтовая станция на Военно-Грузинской дороге
1888

[Весна]

Георг (Геворк) Башинджагян родился 16 сентября 1857 года
в Сигнахи, маленьком уездном городке Восточной Грузии. Четкий и тонкий силуэт родного городка сохранился и в рисунках Башинджагяна.
Мальчик рос в семье, принадлежавшей к тому кругу армянского трудового люда середины XIX века, из которого вырастала в те годы интеллигенция первого поколения и, вырастая, не порывала глубинных связей с укладом жизни, обычаями, мироощущением своего народа. Таков был и отец Геворка, Захарий Башинджагян. Общительный и способный человек, свободно владевший, кроме армянского, еще и русским, грузинским и персидским языками, он состоял проводником и переводчиком при небольших торговых миссиях и караванах, следовавших из Грузии через Армению далее на юг, в Персию. Мать художника, Гаянэ Кулиджанова, учила сигнахских детей грамоте.

Севан при восходе солнца
1894




Камни на реке Алгетке

[Весна]

Из последнего путешествия в Персию в 1872 году отец не вернулся, и лишь много позже земляки донесли до Сигнахи весть о его смерти. Геворк, в то время ученик уездного училища, подростком оставшись старшим в осиротевшей многодетной семье, вынужден был, помогая матери, искать средства к существованию.
Рано проявившееся увлечение, а еще более благоприятное стечение обстоятельств помогли подростку из уездного городка двинуться в Тифлис и поступить в школу рисования при «Кавказском художественном обществе».
В первые же годы новой тифлисской жизни юный Геворк получает и первые художественные впечатления. В Тифлисе еще живы отзвуки нашумевшей выставки И. Айвазовского 1868 года, тем более что часть картин прославленный маринист оставляет для обозрения в Кавказском музее, в дар городу. Эти пейзажи — «Вид Петербурга» и «Аул Гуниб» — «стали моим первым сильнейшим эстетическим переживанием», — вспомнит Башинджагян много лет спустя в своей «Автобиографии». Расцвет творчества первого армянского портретиста Акопа Овнатаняна также происходит в Тифлисе, в середине века. Его изысканные и строгие портреты Геворк «мог видеть в некоторых тифлисских домах», так же как и картины городской жизни другого художника, портретиста и жанриста, Степано-са Нерсисяна. Отметим это осторожное, корректное «мог видеть» в суждениях современного историка искусства, автора монографии о Г. Башинджагяне: действительно, доступ в богатые дома тифлисских армян был не так прост для сигнахского юноши, а общедоступных картинных галерей или хотя бы выставочных салонов и залов тогда в Тифлисе еще не существовало. Успехи в школе рисования и полученное свидетельство о том, что он «подает несомненные надежды к дальнейшему усовершенствованию и продолжению курса в Академии», дали возможность рискнуть, и в 1878 году Башинджагян отправляется в далекий Петербург попытать счастья. Для вступительных экзаменов Геворк повез с собой несколько работ.
Успешно сдав трудные вступительные экзамены, Башинджагян осенью 1879 года вступает в стены петербургской Академии художеств. Огромное, торжественное здание на Кадетской набережной, во всем своем великолепии, известное юноше по петербургским видовым открыткам, на три с половиной года становится для него домом ежедневной штудийной работы. Впрочем, дом этот не всегда дарил отеческим теплом: в 1882 году, не имея возможности проживать в Петербурге «на 8 р. ежемесячной стипендии, которой едва и на кусок хлеба хватало», Башинджагяй переходит на положение вольнослушателя, надеясь продажей своих картин расплатиться с Академией за право занятий. Его учителем был М. К. Клодт. Художник -— академической школы и человек демократических убеждений, он в конце 1860-х годов выступил одним из организаторов То-варищества передвижников. Сам отличный рисовальщик, Клодт требовал от учеников точной и тщательной проработки рисунка, не прощая небрежности взгляда и руки. И вместе с тем он поощрял этюдную работу, но именно работу, считая, что этюд должен быть едва ли не столь же значительным плодом труда художника, как и картина.

Крепостная стена. Ани




Рожь (Гроза над Арагацем) 1914

[Весна]

В 1880-х годах уже убедительно заявило о себе и набирало все большую силу воздействия на молодые умы демократическое движение художников-передвижников, смело обратившееся в своем творчестве к проблемам народной жизни. В этот период Академия художеств сохраняла значение профессионально педагогического центра, где начиналось формирование молодых художественных сил народов, населявших Россию. До Башинджагяна здесь уже учились такие художники-армяне, как Агафон Овнатанян, Степанос Нер-сисян, Ованес Катанян; в одно время с ним — А. Шамшинян, Г. Габриэлян,
Э. Магдесьян. В эти же годы в стенах Академии занимались и приехавший с Украины Кириак Костанди, и будущий выдающийся грузинский живописец Гиго Габашвили, и латыш Ян Розенталь.
В годы учения Башинджагяна, в самом начале 1880-х годов, далеко еще было до проведения в стенах Академии важнейшей реформы—создания творческих мастерских. Только десятилетие спустя во главе академических классов встали И. Репин и А. Куинджи. Учась композиции и рисунку 1у М. Клодта, молодой армянский художник самостоятельно открывал для себя и другие авторитеты. Одним из них стал Архип Куинджи. О темпераментной силе воздействия Куинджп на его современников сохранились многочисленные свидетельства. Чем был Куинджн-пейзажист для молодого поколения живописцев, только вступавших в самостоятельную творческую жизнь в начале 80-х годов, пишет в своих воспоминаниях М. Нестеров, учившийся в Петербурге, в Академии художеств, в те же годы, что и Башинджагян. «Я впервые был на выставке,—вспоминал Нестеров, да еще на какой,—лучшей в те времена! Я совершенно растерялся, был восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего, знаменитой «Украинской ночью» Куинджи». «Волшебником кисти » был этот русский художник и для Башинджагяна. Отголосок влияния Куинджи проявится позже, проступит в некоторых крупных пейзажах Башинджагяна, когда он, свободно распахивая первый план ландшафтного кадра, будет оставлять нам, зрителям, вольную зону вхождения в него — в ясном ли свете горного утра («Севан при восходе солнца», 1894) или же за завесой серебристой дымки тумана, как это сделано в «Дарьяльском ущелье ночью» 1899 года. Еще стояла в зените слава позднего Айвазовского, виртуоза ослепительного («феноменального», как скажет о нем Крамской) романтического пейзажа, в котором взволнованный Достоевский видел «упоение, ...ту вечную красоту, которая поражает в буре», а в Москве его истинный антипод, скромный, но зоркий Саврасов уже открыл ценность пейзажа «обыденного», интимного, лирического. Сейчас нам уже трудно ощутить тот накал страстей, который вспыхивал вокруг такой, казалось бы, нейтральной сферы пластического искусства, каким является пейзаж, — понять, ценой каких страданий открывались истины пространства и времени в мире природы — и не успевшему высказаться во всей полноте гениальному юноше Федору Васильеву, и скорбному и светлому Левитану, и молодому Валентину Серову.
«Какой величественный выход целой творческой плеяды, какое богатство произведений украсили в те годы русское искусство», — писал Башинджагян много позже, в 1913 году, в одном из своих публицистических выступлений в армянской газете «Мшак» («Труженик»), в статье «Светлой памяти П. Третьякова, создателя московской галереи» .
Наверное, восприятие этого богатства было у молодого армянского живописца несколько иным, чем у его русских современников, — может быть, особенно острым, а может быть, и несколько отстраненным, но память на всю жизнь сохранила ему художественные впечатления тех лет так же емко и цепко, как сохраняла, с юности, богатство впечатлений натурных. В мастерской Айвазовского в Петербурге молодой академист Башинджагян бывал не раз. Привлеченный доброжелательностью старого мэтра, которого называл «Виктором Гюго живописи», он особенно дорожил ценностью профессиональной критики своих первых работ, хотя — как напишет художник спустя восемнадцать лет, — от нее, от этой критики, «порою и болело сердце...» . Но жажда постижения секретов мастерства была столь велика, что притягательность познания брала верх над всеми остальными чувствами.
И еще был Эрмитаж, шедевры старых мастеров, «вторая Академия» молодого адепта искусства.
Уже тогда, вероятно, Геворк искал для себя внутреннее оправдание и смысл избранного им жанра — пейзажа, осмысливая природу как глубоко укорененное, естественное чувство дома человеческого. В своих
дневниковых заметках (сложившихся позже в книгу «Из жизни художника») он именно тогда записал: «Красота природы поглощала меня безраздельно, без остатка. В этом была родина».В 1880-х годах уже убедительно заявило о себе и набирало все большую силу воздействия на молодые умы демократическое движение художников-передвижников, смело обратившееся в своем творчестве к проблемам народной жизни. В этот период Академия художеств сохраняла значение профессионально педагогического центра, где начиналось формирование молодых художественных сил народов, населявших Россию. До Башинджагяна здесь уже учились такие художники-армяне, как Агафон Овнатанян, Степанос Нер-сисян, Ованес Катанян; в одно время с ним — А. Шамшинян, Г. Габриэлян,
Э. Магдесьян. В эти же годы в стенах Академии занимались и приехавший с Украины Кириак Костанди, и будущий выдающийся грузинский живописец Гиго Габашвили, и латыш Ян Розенталь.
В годы учения Башинджагяна, в самом начале 1880-х годов, далеко еще было до проведения в стенах Академии важнейшей реформы—создания творческих мастерских. Только десятилетие спустя во главе академических классов встали И. Репин и А. Куинджи. Учась композиции и рисунку 1у М. Клодта, молодой армянский художник самостоятельно открывал для себя и другие авторитеты. Одним из них стал Архип Куинджи. О темпераментной силе воздействия Куинджп на его современников сохранились многочисленные свидетельства. Чем был Куинджн-пейзажист для молодого поколения живописцев, только вступавших в самостоятельную творческую жизнь в начале 80-х годов, пишет в своих воспоминаниях М. Нестеров, учившийся в Петербурге, в Академии художеств, в те же годы, что и Башинджагян. «Я впервые был на выставке,—вспоминал Нестеров, да еще на какой,—лучшей в те времена! Я совершенно растерялся, был восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего, знаменитой «Украинской ночью» Куинджи». «Волшебником кисти » был этот русский художник и для Башинджагяна. Отголосок влияния Куинджи проявится позже, проступит в некоторых крупных пейзажах Башинджагяна, когда он, свободно распахивая первый план ландшафтного кадра, будет оставлять нам, зрителям, вольную зону вхождения в него — в ясном ли свете горного утра («Севан при восходе солнца», 1894) или же за завесой серебристой дымки тумана, как это сделано в «Дарьяльском ущелье ночью» 1899 года. Еще стояла в зените слава позднего Айвазовского, виртуоза ослепительного («феноменального», как скажет о нем Крамской) романтического пейзажа, в котором взволнованный Достоевский видел «упоение, ...ту вечную красоту, которая поражает в буре», а в Москве его истинный антипод, скромный, но зоркий Саврасов уже открыл ценность пейзажа «обыденного», интимного, лирического. Сейчас нам уже трудно ощутить тот накал страстей, который вспыхивал вокруг такой, казалось бы, нейтральной сферы пластического искусства, каким является пейзаж, — понять, ценой каких страданий открывались истины пространства и времени в мире природы — и не успевшему высказаться во всей полноте гениальному юноше Федору Васильеву, и скорбному и светлому Левитану, и молодому Валентину Серову.
«Какой величественный выход целой творческой плеяды, какое богатство произведений украсили в те годы русское искусство», — писал Башинджагян много позже, в 1913 году, в одном из своих публицистических выступлений в армянской газете «Мшак» («Труженик»), в статье «Светлой памяти П. Третьякова, создателя московской галереи» .
Наверное, восприятие этого богатства было у молодого армянского живописца несколько иным, чем у его русских современников, — может быть, особенно острым, а может быть, и несколько отстраненным, но память на всю жизнь сохранила ему художественные впечатления тех лет так же емко и цепко, как сохраняла, с юности, богатство впечатлений натурных. В мастерской Айвазовского в Петербурге молодой академист Башинджагян бывал не раз. Привлеченный доброжелательностью старого мэтра, которого называл «Виктором Гюго живописи», он особенно дорожил ценностью профессиональной критики своих первых работ, хотя — как напишет художник спустя восемнадцать лет, — от нее, от этой критики, «порою и болело сердце...» . Но жажда постижения секретов мастерства была столь велика, что притягательность познания брала верх над всеми остальными чувствами.
И еще был Эрмитаж, шедевры старых мастеров, «вторая Академия» молодого адепта искусства.
Уже тогда, вероятно, Геворк искал для себя внутреннее оправдание и смысл избранного им жанра — пейзажа, осмысливая природу как глубоко укорененное, естественное чувство дома человеческого. В своих
дневниковых заметках (сложившихся позже в книгу «Из жизни художника») он именно тогда записал: «Красота природы поглощала меня безраздельно, без остатка. В этом была родина».

Арарат утром и поле с ромашками.:ant:
1914

[Весна]

Приверженность выразительному пейзажному мотиву открывается уже в дипломной «Березовой роще» (1883). Опушка леса и группа деревьев, затененных на первом плане, светлых, с прозрачной и легкой листвой — вдали. Момент летнего дня на опушке выбран любовно и вместе с тем композиционно упорядочен: темные и светлые объекты уравновешены в общем строе небольшого полотна, его вертикальная ось, крупный темноватый ствол перекликается с дальней вертикалью ствола тонкого, освещенного солнцем. И сама их округлость, их «кожаная» телесная гладкость тщательно переданы светотеневой моделировкой. Уроки М. Клодта не прошли впустую. За «Березовую рощу» Башинджагян был удостоен серебряной медали. И все же живописный язык этого полотна еще суховат, точен, но не раскован. Багаж, полученный в годы учения, позволял художнику отправляться в путь, но путь этот ему предстояло пройти по-своему.
Природу родины надо было еще открыть. Весной 1883 года Геворк Башинджагян, «послав последний привет Петербургу, полный радужных ожиданий и надежд», возвращается в Сигнахи. Но возвращение оказалось безрадостным. «Родителей моих уже не было в живых, родного дома я лишился, и места своего под солнцем у меня не было, — писал он. — И только любовь к родине оставалась во мне неистребимой» . Летом и ранней осенью 1883 года художник отправляется в давно задуманное большое путешествие по Кавказу: через Семеновский перевал он проезжает по головокружительной и в то время малодоступной дороге, через дилижанские ущелья — к Севану, а оттуда — в сторону Эривани, Аштарака и Вагаршапата (нынешний Эчмиадзин), и далее — в направлении юго-западных земель Армении.
Вернувшись из путешествия по Армении, он, не задерживаясь в Тифлисе, начинает поход по тем областям Грузии, которые до тех пор были ему менее знакомы. Величественная природа Кавказа открывается ему во множестве своих граней. Собранные натурные впечатления тех лет огромны. Рабочие альбомы художника полны зарисовками видов Армении, Грузии, Северного Кавказа. Вскоре они проступят на его полотнах огромными «окнами в природу». В свободной воздушной перспективе, в тонкой, мягко нюансированной гамме красок вплывут очертания просторов Алазани, зеленых контуров Цхинвали и Кахетии, холмов го-рийского плато, Абастуманской дороги -с ее солнечными бликами, и дилижан-ской — с ее хвойной свежестью и сырыми туманами, и бело-розовой шапкой Эльбруса, и когда-то, в самый счастливый день увиденным снежным двуглавием Арарата... Они утвердятся и множественностью любимого мотива: разными ликами и ракурсами Севанского озера с удивительным, одиноким островом-отшельником в беспрестанной световой переменчивости — от прозрачно-опаловой до густо-кобальтовой.

Казбек
1895




Сельский вид
1898