Ованес Туманян. Hovhannes Tumanyan. Հովհաննես Թումանյան

[Армине]

КОГДА ОДНАЖДЫ, МИЛЫЙ ДРУГ...

Когда однажды, милый друг,
Ты посетишь мою могилу,
Дивясь обилию и пылу.
Цветов, разросшихся вокруг,

Не думай так: «Вот буйство трав,
Присущее земле кладбища», Иль так:
«Пришла весна, прислав
Цветы к дверям его жилища».

Нет, это холм любовных слов
Небывших, холм неспетых песен,
Со мной сошедших в темный ров,
Который страшен им и тесен,

Холм поцелуев... Ими я
Тебя касаюсь, как мечтою,
Хоть лик твой светлый от меня
Могильной заслонен плитою.

[Армине]

ПЕРЕД АДОМ

День гаснет... Звуки тише, глуше...
Огонь и сталь идут стеной
В армянский ад, ворота руша,
Чтоб ужаснулся мир земной.

Как холодно скелетам белым
Глядеть в открывшуюся тьму!
И этой тьме — лишь тьма пределом,
Неподдающимся уму.

В котле ветров — скалы вершина.
Застыла женщина на ней.
Ей дали чашу с кровью сына:
«За здравие султана пей!»

Она стоит полунагая —
Когда-то Человек и Мать,—
Умом больным не постигая,
Как этот кубок ей поднять.

Стоит недвижно, одиноко,
Вдыхая ветер, холод, смрад;
На небо черное жестоко
Скелеты белые глядят,

Отверсты их уста немые,
И крик не прежний, а иной,
Казалось, прогремит впервые
И содрогнется мир земной.


ДВЕ ЧЕРНЫЕ ТУЧИ

С зеленого трона спокойной вершины,
Поднявшись тревожно в темнеющий свод,
Гонимые бурей, по краю стремнины
Две тучки печальные мчались вперед.

Но даже и буря, в порыве жестоком,
Одну от другой оторвать не могла,
Хоть злобой дышала и в небе широком
Их, с места на место бросая, гнала.

И вместе, все дальше, по темной лазури,
Прижавшись друг к другу, в безбрежную высь,
Гонимые злобным дыханием бури,
Две тучки, две грустные тучки неслись.

[Армине]

ЧЕТВЕРОСТИШИЯ

Устал метаться меж двумя мирами,
Как между мельничными жерновами,
Метаться между прежними царями
И нынешними новыми друзьями.

* * *
В лугах - концерт невидимых певцов,
Их голоса летят со всех концов.
Сверчки мои, кто вам теперь внимает,
Кто любит вас в краю моих отцов?

* * *
Как много скорби и смертей в моем печальном сердце,
А сколько было вас, друзей, в моем печальном сердце.
Я знаю: в мире смертны все, придет и мой черед,
И смерти страх в груди моей, в моем печальном сердце.
* * *
Зачем бегу, зачем себе я лгу,
Что от людей куда-то убегу?
Я связан с ними тысячами нитей,
Не разделять их боли не могу!

* * *
Я видел все: предательство и зло.
Бывало - и меня коварство жгло.
Но я любил, смотрел прощавшим взглядом,
Мне часто было и во тьме светло!

* * *
Кто ни сжигал меня: и друг, и враг!
Горел я, озарял собою мрак.
Покуда мог - свет отдавал я людям,
Свет даровал, покуда не иссяк.

* * *
Коль есть свобода и любовь,
нужны ль иные блага?
Чего ж ты ищешь, и без мук
не ступишь ты и шага?
Глупец, когда настанет час,
чтоб ты, не мучась, мог
Взять все, чем мы одарены
пусть на недолгий срок?

* * *
Жизнь сном была иль явью, я не знал,— все пролетело.
Мелькали дни, я гнался, не догнал,— все пролетело.
Не воплотилось то, о чем мечтал,— все пролетело.
Я жизнь как будто в споре проиграл — все пролетело.

* * *
Ты озаряешь все: и явь мою, и сон,
Хоть я давно уже на гибель обречен.
Случается порой, что солнце освещает
И почерневший ствол, что молнией сожжен!

* * *
Когда берешь Ты из того, что мне Тобой дано,
Я понимаю: у меня богатств еще полно.
Я знаю: дух Твой всемогущ, щедра Твоя десница,
Как много надо мне вернуть, чтоб нам соединиться!

* * *
Я жизнь свою не в светлый сад, а в площадь превратил.
Ту площадь кто хотел — топтал; цветов я не взрастил.
Бесследно промелькнул мой век... О, как я виноват
Пред тем, кто жизнь мне даровал — мой невзращенный сад!

* * *
Меня крестили; небо храмом было,
Светило солнце, как паникадило,
И радуга была мне амулетом.
Тот, кто крестил, нарек меня поэтом.

* * *
Как много в мире зла в наш трудный век,
Печаль сердца прожгла в наш трудный век.
Боль всех сердец в одну соединилась
И на меня легла в наш трудный век.

* * *
Журчат ручьи в разгаре лета и уходят,
И жаждущие стонут где-то и уходят,
О призрачных мечтая родниках,
Поют, скорбят поэты и уходят.

* * *
Где б ни был, вижу я лучей Его сиянье,
Не слышу слов, но слышу зов,— призыв, напоминанье.
И всеобъемлющей душой Ему внимаю всюду —
В чуть слышном шелесте садов, в молчанье мирозданья.

* * *

Быть странницей среди светил тебе дано, душа моя!
Что слава мира? Есть иль нет - не все ль равно, душа моя?
Ты отдалилась от земли, ты устремилась к звездам,
И для оставшихся внизу чужда давно душа моя!

* * *
Как много скорби и могил в моем усталом сердце!
Я стольких близких схоронил в моем усталом сердце.
Я и припомнить не могу в жестокий этот час,
Чтоб свет когда-нибудь светил в моем усталом сердце.

* * *
Я много видел горя, много зла,
И все-таки душа моя светла.
О свет души, один ты озаряешь
Дорогу, что мне под ноги легла.

* * *
Невидимый досель, неведомый Поэт,
Ты песнь поешь без слов, лишь излучая свет.
Я — из немногих, кто твоей внимает песне,
В моей душе — ее неизгладимый след!

[Армине]

ЛОРЕЦИ САКО
I
В ущелье Лори, там, где сдвинуты скалы,
Где грозны и дики утесов оскалы,
Столпившись, уставя свой пристальный взор,
Упорно нахмурились выступы гор.
Внизу, у подножья, дик и безумен,
Стремясь через камни, неистов и шумен,
Из пасти низвергнувший пенистый след
Бушует и вьется мятежный Дэв-Бэт...
О берег скалистый он бьется и брызжет,
Потерянный берег цветущий свой ищет,
И слышен рев сквозь тишь:
Ваш-вишь... ваш-вишь...
Из темных пещер, из таинственных гор
Тысячегласый доносится хор, —
Безумное эхо свой дикий напев
Несет к берегам, где беснуется Дэв...
И грозный рокот слышен:
Ваш-вишь... ваш-вишь...
Ночами, когда лунный луч боязливый
В ущелье к волнам проникает игриво,
В глубокой и тайной ночной темноте
Миры оживают в сокрытом бытье...
И все воскресает в глубоких горах,
И дышат в ущельях угрозы и страх...
На крутом холме монастырь стоит,
На вершине той — крепость грозная,
Лишь совиный крик из теснин летит,
Стынет в ужасе ночь беззвездная...
Только крест немой средь ущелий гор
Устремил во тьму свой старинный взор.

[Армине]

II
Домик между скал спрятан глубоко.
Этой ночью в нем одинок Сако:
Двое было их, но другой — пастух,
Знать, попутал бес, — отлучился вдруг...
Ведь немало дел, дом-то далеко,
И ушел чабан. Одинок Сако.
И зачем ушел? Может, за мукой —
На собачий корм, овцам — соли взять...
О жене объят был пастух тоской,
Тещиной яичницы вздумал скушать зять,
Бросил баранту и ушел домой,
А амкал овец всех угнал с зарей...
Дремлют скалы, ночь темна...
И Сако без сна, —
Снял мокрые лапти с пастушьих ног,
Чулки повесил на свой камелек,
И, прикурнув, чуть прилег...
Размяк Сако, — одинок...

III

Ну что ж, если в хижине он и один, —
Способен ли трусить такой исполин?
Взгляни-ка на этот огромнейший стан!
Разлегся как будто в лесу дуб-титан;
А если он встанет и дрему стряхнет
И кованый посох-дубину возьмет,
Да кликнет и свистнет озлобленных псов,
А сам, как утес, дик и к бою готов, —
Тогда лишь увидя его, ты поймешь,
Зачем вор и зверь чуют робкую дрожь
И, исполнены жалкого страха,
От его убегают пapaxa*...
Товарищи, точно такие, как он,
Хранят еще с юности дружбы закон,
И каждую ночь, собираясь гурьбой,
Натащут дровишек, и теплой избой
Владеет волынка, сплетясь со свирелью, —
И песням нет края, конца нет веселью.
__________________
* Землянка, где пастух проводит зиму.
__________________

[Армине]

IV
Но холод и мрак этой ночью глубок.
Товарищей нет, и Сако — одинок.
Безмолвно склонившись на край камелька,
Задумался он... Вдруг, — из разных сторон,
Откуда — куда, про былые века
Старой бабушки сказки возникли, как сон...
И невольно Сако вспоминать стал о них,
О духах, видениях, призраках злых, —
Как они, кривоногие, ночью встают,
Хороводы ведут, веселятся, поют...
И, как в образе ведьм и колдуний поток
К тем приходит в ночи, кто, как он одинок.
Как из мрака пещер для полночных затей
Возникают в горах тени темных чертей.
Если поздно идешь по ущелью меж гор,
Слышишь зов и знакомый обманчивый хор...
Как люди, они затевают пиры
Средь зурн и лихой барабанной игры...
И бабушки речи из призрачной дали
Пугливо, прозрачно в ночи зазвучали.
— Сако, скорей на пир иди,
На нашу свадьбу погляди!
Мы пляшем среди игр лихих
И дев — красавиц молодых...
Дам вкусных яств, иди, дружок!
Иди ко мне — дам пирожок!
Племянник мой! Мой сын! Мой брат!
Родной! Тебя я видеть рад!
Сако! Сако! Ты к нам иди!
На эту деву погляди!
Веселой пляски жизнь полна...
Тара-ни-на... Тара на-на...
И тени, уродливо-гадки и дики,
Толпой несуразной, — кошмарные лики, —
Надвинулись тяжко, стоят перед ним,
И темен их облик и неумолим...
Привиделись призраком страшным ему —
И двинулись медленно в черную тьму..,

V

Кто прошел? Хищный волк? Быстроногий олень?
Иль коза камень сдвинула вниз со скалы?
Чья мелькнула в ночи мимо хижины тень?
Кто явился из гор средь таинственной мглы?
Может, лист от прохлады ночной задрожал,
Или робкий мышонок в углу прошуршал?
Иль овца проблеяла средь зги?
Вдруг Сако показалось: шаги...
Пришли... Тихо стали за дверью, — и вот
Он умолк, притаившись...
И, слушая, ждет...

[Армине]

VI
Кто в камине камушки сыпнул?
Кто сейчас в оконце заглянул?
Кто легко по крыше зашагал?
Кто сейчас за дверью задышал?
Эй, кто там? Ты зачем стоишь?
Откликнись! Отчего молчишь?
Все тихо там. Ответа нет...
Шум слышен сонной Дзорагэт...
Ага, я понял... Ты, Гэво?
Кого ж еще мне ждать, — кого,
Когда со мною здесь мой пес?
Боишься ты собаки? Да?
Гэво! Ни шороха в ответ.
Лишь в тишине шум Дзорагэт.
Кто же бодрствует в этих потемках ночных?
Спит земля... С нею ветер полночный затих,
Не спят лишь бессонные злые виденья,
Ущелья наполнив ночным оживленьем...
Затеяв свой дьявольский пир в темноте,
Рыщут-ищут, как тени, в ночной пустоте, —
И найдя одного, — вдруг ворвутся к нему —
С гиком, хохотом, рея в безмолвную тьму...
Уставясь в огонь, устрашенный пастух
Едва переводит от ужаса дух...
И вот, простодушного жителя скал
Ужасных сомнений поток взволновал...
— Нет, это был ветер... Тень волка была...
То ночь не глаза, только звезды зажгла...
В окне, наверху, чьи-то взоры тревожат...
Он хочет взглянуть, но... не может...
Чуть дышит
И слышит:
— Он здесь ведь, да?
Ха-ха-ха-ха!
Он... вишь... вот... весь...
Так... тут... глянь... здесь...
Дом пастуха... ха-ха-ха-ха!
И вдруг, как шипы, поднялись волоса...
Взглянул на порог... задрожал... Ворвался —
Шум-шварк! Трах! И дверь распахнулась и вихрь
Влетел с хором фурий и нечистей злых!
Колдуньи и лешие в сумраке диком
Наполнили хижину хрипом и криком!

VII

Бескрайно, огромно ущелье в горах, высоко.
Кусочек луны за тучу укрылся украдкой...
И в страшную ночь, обезумев, Сако
В Лорийских ущельях бежит без оглядки.
И гонятся духи за ним вереницей, —
Распущены волосы, вопли и шум...
И жалят и хлещут, как змеи, как птицы,
Мешая Сако помутившийся ум...
А из пещер в веселье буйно-пьяном,
Звучат зурны с бубнящим барабаном,
Кричат, зовут:— Сако, поди!
Сако, скорей на пир иди,
На нашу свадьбу погляди!
Мы пляшем среди игр лихих
И дев — красавиц молодых...
Дам вкусных яств, иди, дружок!
Иди ко мне — дам пирожок!
Племянник мой! Мой сын! Мой брат!
Родной! Тебя я видеть рад!
Сако! Сако! Ты к нам иди!
На эту деву погляди!
Веселой пляски жизнь полна...
Тара-ни-на... Тара на-на...
И волны Дэв-Беда, вздуваясь, взлетая,
Свой шепот разносят, шумя, повторяя,
во мраке молву разнося далеко:
— Держите! Там скрылся безумный Сако.
Пер. М. Гальперин