Это мое детское имя. Откуда оно появилось – уже и не помню.
— А каким было Ваше детство?
— Арарат я видела однажды в жизни, из окошка машины, когда гостила у родственников в Аштараке. Мой папа армянин, родом из Богдановки. Мама мегрелка. По семейной легенде, армянские родственники не приняли грузинскую жену, грузинские – армянского мужа. Поэтому, когда мне было четыре года, отец сгреб нас всех в охапку и увез на Южный Урал: зима, морозы под 45 градусов, сугробы, метели. Когда меня привезли, я не знала ни слова по-русски.
Наш крохотный уездный городишко Бугуруслан вообще был местом ссылки. После Гражданской войны сюда ссылали белогвардейцев, во время Отечественной войны - поволжских немцев, а в советские времена – тех немцев из ФРГ, которые, будучи коммунистами, попросили у нас политического убежища. Наши учителя были из таких ссыльных, поэтому весь городок знал немецкий, а английского, например, не знал никто.
— Как у Вас возник интерес к нынешнему делу
— О, по образованию я биохимик. Но родилась дочка, и надо было зарабатывать на жизнь. А чем зарабатывать? Тем, что умеешь.
— Что же Вы умели?
— Вязать! Я же росла среди староверов, а у них очень строго, не забалуешь. Мне было восемь лет, когда мне в руки дали прялку, спицы и козий пух. И как положено, первые метры, которые я спряла, сожгли в печке, а золу заставили съесть с булочкой, чтобы девочка росла хозяйственной.
— И пришло время, когда хозяйственной девочке пришлось применить свои умения?
— Восемьдесят седьмой год помните? Помните, как в советские времена в метро сидели женщины, и каждая вторая шевелила спицами или крючком? Купить же невозможно было ничего. Я связала кофточку, вторую - соседке, той понравилось, она рассказала подруге – так ниточка и потянулась. У меня много лет существовал план: за три дня – свитер. Потом я на пределе физических сил научилась вязать свитер за день…
А потом в 1990 году образовалась русская «Бурда моден», и я туда пришла. С улицы. Но с уверенностью, что все умею. А пока ждала, когда меня примут, наблюдала за их работой и поняла, что не понимаю в трикотаже ничего. То, что они делали – мне и не снилось. Но меня, к моему удивлению, взяли на работу. Это был возраст, когда меня носило по жизни: то я хотела продолжить свое биохимическое образование, то стать историком-археологом, то астрофизиком. В общем, пока голову штормило, руки делали свое дело: вязали. Были моим якорем.
А потом я отправилась в свободное плавание. Помню, как однажды тесть разворачивал газету, в которую было завернуто сало, и мои глаза уткнулись в красивую картинку, я стала читать и прочитала про Юлию Далакян. Прочитанное мне так понравилось, что я поехала в ее дом моды и со следующего дня там уже работала – делала трикотаж для ее коллекций, для ее клиентов. Тогда-то я и стала наконец профессионалом.
После нескольких лет сотрудничества с Юлей я попала в ситуацию, о которой обычно говорят: пришла беда – отворяй ворота. Я похоронила мужа и в очередной раз пустилась в самостоятельное плавание. Перепробовала разное, в том числе и основать собственное производство. К счастью, вовремя поняла, что не приспособлена для этого. К 2000-му году все оформилось в сегодняшнем виде: я модельер, который разрабатывает трикотаж для домов моды и фабрик.
— Как это происходит на практике?
— Есть у меня, например, прекрасные армянские партнеры – фабрика Gregory. Для этой замечательной марки мы разрабатываем коллекцию, потом я приезжаю на фабрики и подбираю технологии, колористику, пряжу. Я со своими партнерами работаю давно, и это до сих пор полуанархическое общение. Мне не привозят образцы и не говорят: тут должно быть белое, черное и зеленое. Нет, модельеры уже знают, что я умею, они бывают на моих показах, а я знаю их стилистику. Так происходит сотрудничество.
— Значит, Ваши модели можно купить и в магазине?
— Можно зайти в метро и увидеть их на девушках, что меня вполне устраивает.
Сейчас я самодостаточна. Говорю не ради похвальбы, но с трикотажем сейчас работают немногие специалисты. И только со стороны кажется, что это простая работа. Нет, образец – это одно, провязанная модель из шерсти с лайкрой получится иначе, из шерсти с хлопком – совсем по-другому. Когда модельер говорит, что ему нужна водолазка гольф, я начинаю выспрашивать - она должна быть в облипочку или свободной, носить ее будут светские дамы или, наоборот, студентки. Я беру во внимание абсолютно все стороны задачи и только после этого предлагаю, из чего и по каким конструкциям должна быть сделана модель.
— Почему же так мало людей в мире моды занимаются трикотажем? Хотя в гардеробе его как раз больше?
— Рационального ответа у меня нет. Особенно для России, которая из-за климата должна была бы быть царством трикотажа. Наверное, это следствие того, что к трикотажу у нас относились как к чему-то второстепенному, сопутствующему. В ситуации, когда у нас не было свободы выбора, больше подходил сшитый пиджак, прямая спинка…
— А как создаются Ваши собственные коллекции?
— Бывает, когда я начинаю работать, одна идея цепляет за собой другую. Так, я сделала коллекцию из технического шелка, который скручивается и вытягивается произвольно. И эта пряжа привела к изменению конструкции. А та в свою очередь – к изменению идеологии коллекции, её цвета, пропорций. Коллекция – это живое существо, её создание – как воспитание ребенка. Ты вкладываешься, а она хихикает над тобой и растет такой, какой сама хочет быть. Бывает, что коллекция диктует тебе, а не ты ей, словом, живет своей жизнью, независимой от меня вообще.
— Получается, что от самодельных свитеров Вы пришли к собственному делу, новым технологиям (вот у Вас в закромах стоят бобины ниток со сталью и ниток из лактозы), обросли партнерами в Италии и Китае. Вы целенаправленно к этому шли?
— В 1996 году я впервые участвовала в Мода Мессе в Дюссельдорфе и впервые поняла, насколько мало знаю. Брала деньги в долг и ездила во Францию, в Турцию, в Италию, в Китай, добывала по крупицам информацию. Когда я приехала в Дом Кристиан Диор в Париже, полчаса бегала перед дверями, набираясь мужества просто зайти. Заговорила на дурном французском, меня переспросили, на каком языке я предпочла бы разговаривать, и вызвали русского менеджера. И все показали, позволили все выворачивать наизнанку, щупать, спрашивать. Так я блицкригом пополняла свое образование и объездила в итоге весь мир.
А потом возник взаимный интерес. Партнеры присмотрелись, обнаружили, что я экспериментирую, и стали покупать у меня разработки и технологии, присылать экспериментальные виды пряж. Я стала изучать вопрос и поняла, что технологии для трикотажа сейчас разрабатываются и в биохимии, в ядерной физике. Неспециалист уже не отличит, натуральная ли пряжа или нет. Наверное, в силу того, что у меня нет специального образования, для меня не существует и никаких канонов - я и делаю все так, как мне приходит в голову, выхожу за рамки стандартов. В прошлом году во Флоренции выпустили книгу, посвященную истории трикотажа в коллекциях домов высокой моды. Я вошла в это издание, чем очень горжусь.
— Когда Вам присылают пряжу из стали или пряжу из угля, это дает толчок будущему образу или просто технологии дают новые возможности?
— Мне интересны лаконичные вещи. Но изюминка в них должна быть. Когда мне присылают пряжу из угля, это значит, что она гипоаллергенна, отталкивает воду, грязь, пыль. Я понимаю, что если пряжа такого фантастического состава – ее не надо насиловать, вещь должна быть простой, и я ее предложу не актрисе - для райской птицы существует шелк, - а подружке, которая ездит на байке.
— Давно ли Вы работаете с театрами?
— Очень люблю эту работу. Для модельера Лены Макашовой мы делали костюмы к спектаклю Гордона «Преступление и наказание», по заказу Игоря Чепурина - для спектакля Меньшикова «Демон». Работаем и для кино и телевидения, но я даже не помню, какой фильм был первым. Наверное, «Бумер-2». Ох, я даже не видела ни одной серии «Не родись красивой» - сериала, в котором мы тоже работали.
— Как? Вам не хочется посмотреть, как живут Ваши вещи на персонажах?
— Знаете, столько доброжелателей звонили и рассказывали, что я обо всем наслышана. А потом практически вся съемочная группа – от актрис до бухгалтеров – выкупила наш трикотаж. Поэтому думаю, все было неплохо.
—
Вы говорите: «наш трикотаж». А сколько человек делает марку «Куссо»?
— Я и шесть девочек. С 2000-го года у нас устоявшийся коллектив, и они меня понимают с полуслова. Знаете, золотых рук в Москве очень много.
— А как появилась Ваша коллекция «Виноград души моей»?
— Винограду захотелось, изабеллы! Эта коллекция - воспоминание о Сухуми. Я очень любила этот город и женщин, которые в нем жили: холеных, балованных, до замужества вообще ничего не умевших. Это посвящение моей старой бабушке, которая ходила все время в платке и в черном. Тем женщинам, которые не знали, что их ждет впереди. Бабушку убили при погромах и сожгли вместе с домом. Поэтому коллекция – скорее воспоминание о счастливом беззаботном городе, каким он был когда-то.
— А коллекция «Джульетта»?
— А это о моей старшей дочке. Современные девочки – они очень чистые. Это про них сказал Шекспир, а вовсе не про Ромео - «влюблен не в женщину, а в саму любовь». И про пожар, в который они потом попадают – сначала пожар страстей, потом пожар разочарования. Возрождаются они уже слегка ожесточенные, с отточенными когтями, но пока – Джульетты.
— А сами что носите?
— Юбками и пальто меня балуют наши модельеры, остальное – свое. Трикотаж расслабляет, в нем так уютно, что надеть когда-нибудь сшитую блузку уже невозможно. Трикотажные вещи имеют свою жизненную позицию - они мягкие и вкрадчивые, как кошки. Несколько дней - и свитерок уже диктует тебе стиль поведения, манеру общения.
— И Вы никогда не пытались заниматься ничем другим, кроме трикотажа?
— Мало кому так везет, как мне, чтобы хобби и работа совпали. Хотя планы есть. Заработаю 20 миллионов долларов – полечу в космос.
Беседу вела
Армила Минасян
Reply With Quote
