Понравившиеся места в книгах. Like places in the books .

[karik]

Давайте сюда скидывать, впечатлившие нас места в прочитанных или читаемых сейчас книгах
Например :
"Пикник на обочине" Братья Стругацкие
"Он допил остатки коньяка и изо всех сил ахнул пустую флягу о землю.
Фляга подскочила, сверкнув на солнце, и укатилась куда-то, он сразу же
забыл о ней. Теперь он сидел, закрыв глаза руками, и пытался уже не
понять, не придумать, а хотя бы увидеть что-нибудь, как оно должно быть,
но он опять видел только рыла, рыла, рыла... зелененькие... бутылки, кучи
тряпья, которые когда-то были людьми, столбики цифр... Он знал, что все
это надо уничтожить, и он хотел это уничтожить, но он догадывался, что
если все это будет уничтожено, то не останется ничего, только ровная голая
земля. От бессилия и отчаяния ему снова захотелось прислониться спиной и
откинуть голову, он поднялся, машинально отряхнул штаны от пыли и начал
спускаться в карьер.
Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на
дне карьера, и в этом дрожании казалось, будто Шар приплясывает на месте,
как буй на волнах. Он прошел мимо ковша, суеверно поднимая ноги повыше и
следя, чтобы не наступить на черные кляксы, а потом, увязая в рыхлости,
потащился наискосок через весь карьер к пляшущему и подмигивающему Шару.
Он был покрыт потом, задыхался от жары, и в то же время морозный озноб
пробирал его, он трясся крупной дрожью, как с похмелья, а на зубах
скрипела пресная меловая пыль. И он уже больше не пытался думать. Он
только твердил про себя с отчаянием, как молитву: "Я животное, ты же
видишь, я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею
думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле
такой... всемогущий, всесильный, всепонимающий... разберись! Загляни в мою
душу, я знаю, там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я
никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам,
чего же я хочу, - ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно
все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов:
"СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!" "

[karik]

"Понедельник начинается в субботу" Стругатские

Есть другие. С пустыми глазами. Достоверно знающие, с какой стороны
у бутерброда масло. По-своему очень даже неглупые. По-своему немалые
знатоки человеческой природы. Расчетливые и беспринципные, познавшие всю
силу человеческих слабостей, умеющих любое зло обратить себе в добро и в
этом неутомимые. Они тщательно выбривают свои уши и зачастую изобретают
удивительные средства для уничтожения волосяного покрова. И как часто
они достигают значительных высот и крупных успехов в своем основном деле
-- строительстве светлого будущего в одной отдельно взятой квартире и на
одном отдельно взятом приусадебном участке, отгороженном от остального
человечества колючей проволокой...

[Margare]

Л.Н. Толстой "Война и Мир", том 2 (сцена после дуэли Безухова и Долохова)



Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно-изменившееся и неожиданно восторженно-нежное выражение лица Долохова.


- Ну, что? как ты чувствуешь себя? - спросил Ростов.


--Скверно! но не в том дело. Друг мой, - сказал Долохов прерывающимся голосом, - где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил... Она не перенесет этого. Она не перенесет...


- Кто? - спросил Ростов.


- Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, - и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.


Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр-Долохов жил в Москве с старушкой-матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.

[karik]

-- На всю жизнь! -- прошептал Ипполит Матвеевич.-Это
большая жертва.
-- Жизнь! -- сказал Остап.-Жертва! Что вы знаете о жизни и
о жертвах? Вы думаете, что, если вас выселили из особняка, вы
знаете жизнь? И если у вас реквизировали поддельную китайскую
вазу, то это жертва? Жизнь, господа присяжные заседатели, это
сложная штука, но, господа присяжные заседатели, эта сложная
штука открывается просто, как ящик. Надо только уметь его
открыть. Кто не может открыть, тот пропадает.

"двенадцать стульев"

[karik]

"Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдет в себе силу и
способность не поверить и чуду, а если чудо станет пред ним неотразимым
фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт. Если же и
допустит его, то допустит как факт естественный, но доселе лишь бывший ему
неизвестным. В реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры. Если
реалист раз поверит, то он именно по реализму своему должен непременно
допустить и чудо. Апостол Фома объявил, что не поверит прежде чем не увидит,
а когда увидел, сказал: "Господь мой и бог мой!" Чудо ли заставило его
уверовать? Вероятнее всего, что нет, а уверовал он лишь единственно потому,
что желал уверовать, и может быть уже веровал вполне, в тайнике существа
своего, даже еще тогда, когда произносил: "Не поверю, пока не увижу"."

Братья Карамазовы

[stulta]

Слишком он был молод, слишком горяч, этот адвокат, вот почему он так
все испортил. Но теперь и это было неважно. Теперь главное узнать, что
будет дальше. Он не стал терять времени.
- Ладно, - сказал он. - А долго ли мне там быть?
- Это Парчменская тюрьма, каторжная, - сказал адвокат. - Как же вы не
понимаете?
- Ладно, - повторил он. - А долго ли мне там быть?
- Вас приговорили пожизненно, - сказал адвокат. - Разве вы не слышали,
что он сказал? На всю жизнь. Пока не умрете.
- Ладно, - сказал он в третий раз с тем же спокойным, почти что
сострадательным терпением: - А долго ли мне там быть?
И тут даже этот адвокат его понял.
- А-а... Ну, это зависит от вас и ваших друзей, если они у вас есть.
Может, всю жизнь, как сказал судья Браммедж. Но лет через двадцать -
двадцать пять вы по закону имеете право хлопотать об амнистии или
проситься на поруки, если у вас есть влиятельные друзья и если там, в
Парчмене, вы будете себя вести как надо.
- А если у кого друзей нет? - сказал он.
- У людей, которые прячутся в кустах и стреляют по человеку, даже не
крикнув: "Защищайся", - даже не свистнув, у таких, конечно, друзей не
бывает, - сказал адвокат. - Значит, чтобы оттуда выйти, вам остается
только надеяться на самого себя.
- Ладно, - сказал он с тем же непоколебимым, с тем же бесконечным
терпением. - Я потому и жду не дождусь, чтобы вы перестали болтать и мне
все объяснили. Что мне надо делать, чтобы выйти оттуда через двадцать или
двадцать пять лет?
- Главное - не пытаться бежать, не участвовать ни в каких заговорах,
чтобы помочь бежать другим. Не вступать в драку с другими заключенными или
со стражей. Исполнять все, что прикажут, от работы не отлынивать, не
жаловаться, не возражать, делать все, пока не прикажут прекратить работу.
Другими словами, вести себя как следует, и если бы вы так себя вели все
время, с того самого дня, прошлой осенью, когда вы решили прокормить свою
корову даром за счет мистера Хьюстона, то вы бы и сейчас не сидели в этой
камере и не спрашивали бы, как вам отсюда выбраться. А главное - не
делайте попыток к бегству.
- Попыток? - переспросил он.
- Не пробуйте удрать. Не пытайтесь бежать.
- Не пытаться? - повторил он.
- Ведь все равно это невозможно, - сказал адвокат, с трудом сдерживая
подступающую злость. - Все равно уйти нельзя. Не удастся. Никогда не
удается. Нельзя задумать побег, чтобы другие не узнали, а тогда они тоже
будут пытаться бежать вместе с вами, и всех вас поймают. И если даже вам
удастся от всех скрыть свои планы и вы убежите один, часовой подстрелит
вас, когда вы будете перелезать через ограду. Так что, даже если вы не
попадете в морг или в больницу, вас вернут в тюрьму и прибавят еще срок -
еще двадцать пять лет. Теперь вы поняли?
- Значит, мне только одно и надо, чтобы выйти лет через двадцать -
двадцать пять? Не пытаться бежать. Ни с кем не драться. Делать, что велят,
слушаться, когда приказывают. А главное - не пытаться бежать. Вот все, что
мне надо делать, чтобы выйти на свободу через двадцать - двадцать пять
лет.
- Правильно, - сказал адвокат.
- Ладно, - сказал он. - Теперь ступайте спросите судью, так это или
нет, а если он скажет, что так, пусть пришлет мне бумагу, где все будет
написано.
- Значит, вы мне не верите? - сказал адвокат.
- Никому я не верю, - сказал он. - Некогда мне тратить двадцать, а то и
двадцать пять лет, чтобы проверить, правильно вы сказали или же нет. У
меня дело будет, когда я выйду. Так что мне надо знать. Мне бы получить
бумагу от судьи.
- Значит, вы мне, как видно, никогда и не верили, - сказал адвокат. -
Значит, вы, как видно, считаете, что я все ваше дело провалил? Может, вы
считаете, что, если бы не я, вы бы тут не сидели? Так или не так?
И он, Минк, сказал с тем же непоколебимым, терпеливым спокойствием:
- Вы все сделали, что могли. Просто неподходящий вы человек для такого
дела. Вы молодой, горячий, но мне не то нужно. Ловкач, деляга, чтоб умел
дела делать. А вы не такой. Ступайте-ка лучше, возьмите для меня бумагу от
судьи.
Но тут он, адвокат, даже попытался рассмеяться.
- И не подумаю! - сказал он. - Суд отпустил меня сегодня же, как только
вынесли вам приговор. Я просто зашел попрощаться, узнать, не могу ли я
чем-нибудь помочь. Но, очевидно, люди, у которых нет друзей, и в помощи не
нуждаются.
- Но я-то вас еще не отпустил! - сказал Минк и встал не торопясь, но
тут адвокат вскочил, метнулся к запертой двери, уставившись на маленького
человечка, который шел на него, щуплый, невзрачный, безобидный с виду, как
ребенок, но смертельно опасный, как мелкая змея - вроде молодой гадюки,
кобры или медянки. И адвокат закричал, завопил, и уже по лестнице затопал
тюремщик, дверь с грохотом распахнулась, и тюремщик встал на пороге с
револьвером в руке.
- Что случилось? - крикнул он. - Что он вам хотел сделать?
- Ничего, - сказал адвокат. - Все в порядке. Я кончил. Выпустите меня.
Но он совсем не все кончил, ему только хотелось так думать. Он даже не
стал ждать до утра. Уже через пятнадцать минут он был в гостинице, в
номере, где остановился окружной судья, который председательствовал на
суде и вынес приговор, и он, адвокат, все еще задыхался, не веря, что ему
больше не угрожает опасность, все еще удивлялся, как это ему удалось
спастись.
- Он сумасшедший, понимаете? - сказал он. - Он опасен! Нельзя просто
сажать его в Парчменскую тюрьму, где через какие-нибудь двадцать -
двадцать пять лет он будет иметь право выйти на поруки, если только
кто-нибудь из его родственников, - а их у него до черта! - или кто-нибудь
со связями, или просто какой-нибудь слюнтяй-благотворитель, вхожий к
губернатору, не вызволит его до тех пор! Надо его отправить в Джексон, в
сумасшедший дом, пожизненно, там он будет в безопасности, вернее, мы все
будем в безопасности!
А еще через десять минут прокурор, который был обвинителем по этому
делу, тоже сидел у судьи и говорил адвокату:
- Значит, вы хотите опротестовать приговор и снова назначить дело к
слушанию? А почему вы раньше об этом не подумали?
- Да ведь вы же сами его видели! - сказал, вернее, крикнул адвокат. -
Вы же сидели с ним в суде целых три дня!
- Правильно, - сказал прокурор. - Оттого-то я и спрашиваю, почему вы
только сейчас спохватились.
- Значит, вы его с тех пор не видели, - сказал адвокат. - Пойдемте в
камеру, посмотрите, каким я его застал полчаса назад.
Но судья был человек старый, идти вечером не захотел, и только на
следующее утро тюремщик отпер камеру, впустил всех троих, и навстречу им с
койки встал маленький, хрупкий с виду, почти бесплотный человечек, в
заплатанном, вылинявшем комбинезоне и такой же рубахе, в жестких, как
железо, башмаках на босу ногу. Утром его побрили, и волосы у него были
расчесаны на пробор и плотно прилизаны.
- Входите, джентльмены, - сказал он. - Стульев у меня нет, да вы,
наверно, и не собираетесь тут долго рассиживаться. Значит, вы не только
принесли мне бумагу, судья, вы еще и двух свидетелей привели, чтоб при них
отдать.
- Погодите, - торопливо сказал судье адвокат, - дайте мне сказать. - Он
подошел к Минку: - Вам никакой бумаги не нужно. Судья и все они будут вас
судить еще раз.
Тут Минк застыл на месте. Он посмотрел на адвоката.
- А зачем? - сказал он. - Меня уже раз судили, а толку все равно
никакого.
- Тот суд был неправильный, - сказал адвокат. - Об этом мы и пришли вам
сообщить.
- Если тот неправильный, так чего же терять время, деньги тратить на
второй? Велите этому малому принести мою шляпу, отворить двери, и я пойду
себе домой хлопок собирать, ежели только там еще что-нибудь осталось.
- Нет, погодите, - сказал адвокат. - Тот суд был неправильный, потому
что вас приговорили к каторжным работам пожизненно. А теперь вам не надо
будет сидеть в тюрьме, где придется целыми днями работать в жару на чужом
поле на чужого дядю. - И тут под немигающим взглядом выцветших сероватых
глаз, которые уставились на него так, будто они не только не умели мигать,
но с самого рождения им ни разу и не понадобилось мигнуть, адвокат вдруг
помимо воли забормотал, не в силах остановиться: - Не в Парчмен вас
отправят, а в Джексон, там у вас и комната будет отдельная, там и работать
не надо, отдыхай весь день, там доктора... - И сразу оборвал себя, вернее,
не сам оборвал свое бормотанье, оборвал его немигающий взгляд выцветших
серых глаз.
- Доктора, - сказал Минк. - Джексон. - Он уставился на адвоката. - Да
ведь туда сумасшедших сажают.
- А там вам было бы лучше... - начал прокурор. Но больше ничего сказать
не успел. В университете он занимался спортом и до сих пор сохранил форму.
И то он едва успел схватить эту маленькую бешеную тварь, когда она
кинулась на адвоката, и оба покатились по полу. И то понадобилась помощь
тюремщика, чтобы вдвоем оттащить Минка, и они еле-еле удерживали его, как
бешеную кошку, а он бормотал, задыхаясь от злости:
- Так я сумасшедший? Сумасшедший? Ах ты сукин сын, я тебе покажу, как
меня обзывать сумасшедшим, я никому не спущу, будь он хоть самый главный,
будь их хоть десяток...
- Правильно, мерзавец ты этакий! - задыхаясь, крикнул прокурор. - В
Парчмен тебя, в Парчмен! Там для тебя найдутся доктора, там тебя вылечат!
И его отправили в Парчмен,......................

Уильям Фолкнер, Особняк

[stulta]

Сидел передо мной и жевал. Говорят, когда он поступил приказчиком к
Уорнеру, он жевал табак. А потом дознался про деньги. Нет, он про них и
раньше слыхал, ему они даже перепадали изредка. Но тут он в первый раз
дознался, что деньги могут прибывать с каждым днем и сразу их не съешь,
хоть бы ты жрал двойные порции жареной свинины с белой подливкой. И понял
он не только это: оказывается, деньги - штука прочная, крепче кости и
тяжелее камня, и если зажать их в кулак, то уж больше, чем ты сам захочешь
отдать, у тебя никакой силой не вырвешь, и тут он понял, что не может себе
позволить каждую неделю сжевывать целых десять центов, да к тому же он
открыл, что десятицентового пакетика жевательной резинки хватит недель на
пять, если начинать новую пластинку только по воскресеньям. Потом он
переехал в Джефферсон и тут увидел настоящие деньги. Понимаете - много
зараз, и еще увидел, что нет предела, сколько денег можно заграбастать и
не выпускать из рук, главное, лишь бы денег было побольше и лишь бы у тебя
нашлось верное, надежное место, куда их высыпать из горсти, чтобы
освободить руки и снова загребать. Тут-то он и сообразил, что даже один
цент в неделю сжевывать нельзя. Когда у него ничего не было, он мог себе
позволить жевать табак, когда у него денег было мало, он мог себе
позволить жевать резинку, но когда он сообразил, до чего можно
разбогатеть, если только раньше не помрешь, он себе позволял жевать одну
лишь пустоту, и сейчас он сидел на кухонной табуретке, тень решетки
полосовала его поперек, и он жевал пустоту, не глядя на меня, вернее,
вдруг перестал глядеть на меня.

У. Фолкнер, Особняк