Джером Дэвид Сэлинджер

[Сержик]

Джером Дэвид Сэлинджер

Биография:

Джером Дэвид Сэлинджер (англ. Jerome David Salinger; род. 1919) — американский писатель, классик литературы США XX века, наиболее известен как автор романа «Над пропастью во ржи».

Сэлинджер родился 1 января 1919 г. в Нью-Йорке в семье еврея и ирландки. Отец, зажиточный торговец Соломон Сэлинджер, стремился дать сыну хорошее образование. В молодости Джером учился в военной академии в г. Вэлли-Фордж. Получил образование в нью-йоркских школах, военном училище и трех колледжах. Однако нигде не проявил ни особых успехов, ни карьерных устремлений, чем вызвал недовольство отца, с котрым он в конце концов рассорился навсегда. Писательская карьера началась с публикации коротких рассказов в нью-йоркских журналах. Во время второй мировой войны писатель принял участие в военных действиях американских войск в Европе с самого начала высадки в Нормандии. Принимал участие в освобождении нескольких концлагерей.

Его первый рассказ «Молодые люди» (The Young Folks) был опубликован в журнале «Стори» в 1940. Первую серьезную известность Сэлинджеру принёс короткий рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка» (A Perfect Day for Bananafish, 1948) — история одного дня в жизни молодого человека, Симора Гласса, и его жены.

Спустя одиннадцать лет после первой публикации Сэлинджер выпустил свой единственный роман «Над пропастью во ржи» (The Catcher in the Rye, 1951), который встретил дружное одобрение критики и остается особенно популярным среди старшеклассников и студентов, находящих во взглядах и поведении героя, Холдена Колфилда, близкий отзвук собственным настроениям. Книга была запрещена в нескольких странах и кое-где в США за депрессивность и употребление бранной лексики, но сейчас во многих американских школах входит в списки рекомендованной для чтения литературы.

В 1953 напечатан сборник «Девять рассказов». В 60-е годы выходят новеллы «Фрэнни и Зуи» (Franny and Zooey) и повесть «Выше стропила, плотники» (Raise High the Roof Beam, Carpenters).

После того как повесть «Над пропастью во ржи» завоевала оглушительную популярность, Сэлинджер начал вести жизнь затворника, отказываясь давать интервью. После 1965 прекратил печататься, сочиняя только для себя. Более того, наложил запрет на переиздание ранних сочинений (до "Хорошо ловится рыбка-бананка") и пресёк несколько попыток издать его письма. В последние годы он практически никак не взаимодействует с внешним миром, живя за высокой оградой в особняке в городке Корниш, штат Нью-Хэмпшир, и занимаясь разнообразными духовными практиками, как то, буддизм, индуизм, йога, макробиотика, дианетика, а также нетрадиционной медициной.

В СССР и России его произведения переводились и издавались, и завоевали популярность, прежде всего среди интеллигенции. Наиболее удачные и известные — переводы Риты Райт-Ковалёвой.


Произведения:

* Над пропастью во ржи
* Выше стропила, плотники
* Симор: Введение
* Фрэнни
* Зуи
* 16-й день Хэпворта 1924 года
* Подростки
* Повидайся с Эдди
* Виноват, исправлюсь
* Душа несчастливой истории
* Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт
* Неофициальный рапорт об одном пехотинце
* Братья Вариони
* По обоюдному согласию
* Мягкосердечный сержант
* Последний день последнего увольнения
* Раз в неделю - от тебя не убудет
* Элейн
* Солдат во Франции
* Сельди в бочке
* Посторонний
* Девчонка без попки в проклятом сорок первом
* Опрокинутый лес
* Знакомая девчонка
* Грустный мотив
* Хорошо ловится рыбка-бананка
* Лапа-растяпа
* Перед самой войной с эскимосами
* Человек, который смеялся
* В лодке
* Тебе, Эсме - с любовью и убожеством
* И эти губы, и глаза зеленые...
* Голубой период де Домье-Смита
* Тедди

[Сержик]

Когда расступилась стена ржи:
Тайная жизнь Джерома Сэлинджера

Мальчиком он мечтал быть глухонемым, жить в хижине на лесной опушке и общаться с глухонемой женой при помощи записок. Теперь он стар, глух, живет в лесистой местности, но особой потребности в записках не испытывает, поскольку с женой все равно общается мало. Общество, изобилующее глупцами и пошляками, уже почти полвека не беспокоит его. Почти. Хижина стала его крепостью, и лишь редкому счастливцу удается проникнуть внутрь ее стен.
Мальчика зовут Холден Колфилд, и живет он в повести, до сих пор боготворимой миллионами "непонятых" подростков, – "Над пропастью во ржи". Старик – автор этой книги Джером Дэвид, или на американский манер сокращенно по инициалам, – Джей-Ди, Сэлинджер. Ему 81 год (в 2000 г.), и живет он в городке Корниш, штат Нью-Гэмпшир. С 1965 года не опубликовал ничего нового, практически никому не дает интервью и все-таки остается автором, который пользуется гигантской популярностью и неослабевающим вниманием, причем не только в Соединенных Штатах.
Изредка, но случается, что писатель начинает жить судьбою своего персонажа, подчиняясь его логике, повторяя и продолжая его путь, приходя к закономерному итогу. Не это ли высшая мера правдивости литературного произведения? Вероятно, многим хотелось бы доподлинно узнать, каким стал бунтарь Холден на склоне лет. Но автор, живущий судьбой состарившегося мальчика, никого не подпускает близко, укрывшись в доме, вокруг которого на несколько километров не обитает ни одна живая душа.
Правда, для отшельников наше время – далеко не самое лучшее. Человеческое любопытство проникает и сквозь плотно закрытые ставни. Тем более когда союзником любознательных становятся родные и близкие старого затворника. Очередным криком-откровением о судьбе Джей-Ди Сэлинджера, непростой и противоречивой, стали мемуары его дочери Маргарет Сэлинджер, только что вышедшие здесь под названием "В погоне за мечтой" (издательство "Вашингтон-сквер пресс").


Обложка от книги Дж.Д.Сэлинджера
"Над пропастью во ржи"
(Salinger, J.D. Catcher in the Rye. Boston: Little, Brown, 1951)

Ей 44 года, но она не возражает, когда ее называют ласкательно-уменьшительно, как в детстве, – Пег. Для тех, кто живо интересуется творчеством и биографией Сэлинджера, лучшего рассказчика не найти. Пег росла вместе с отцом в корнишской глуши, и, как утверждает, детство ее было похоже на страшную сказку. Существование Джерома Сэлинджера далеко не всегда было добровольным заточением, однако, по словам дочери, на жизни его лежал какой-то зловещий отсвет. В этом человеке всегда ощущалась трагическая раздвоенность.
Почему? Ответ, во всяком случае частичный, можно найти уже в первом разделе мемуаров Маргарет Сэлинджер, посвященном детству отца. Всемирно известный писатель рос в центре Нью-Йорка, в Манхэттене. Отец его, еврей, преуспевал в качестве торговца продовольствием. Чрезмерно заботливая мать была ирландкой, католичкой. Однако, подчиняясь обстоятельствам, выдавала себя за еврейку, скрывая правду даже от сына. Сэлинджер, который с особой остротой осознавал себя "полуевреем", на собственном опыте познал, что такое антисемитизм. Вот почему эта тема неоднократно и достаточно явно проступает в его творчестве.
Его юность пришлась на беспокойное время. Окончив военное училище, Джей-Ди растворился в массе американских "джи-ай" (выпускников). В составе 12-го пехотного полка 4-й дивизии участвовал во Второй мировой войне, открывал второй фронт, десантируясь на берег Нормандии. На фронте было несладко, и в 1945-м будущий классик американской литературы попал в госпиталь с нервным срывом. Еще одна глубокая рана на душе художника? С уверенностью подобное вряд ли можно утверждать, но исследователи творчества Сэлинджера наверняка возьмут этот малоизвестный факт на заметку. Спасибо, Пег.
Как бы то ни было, "писателем-фронтовиком" Джером Сэлинджер не стал, хотя, как считает дочь, в его ранних произведениях "виден солдат". Отношение к войне и послевоенному миру у него было тоже... двойственным – увы, другое определение подыскать трудно. В качестве сотрудника американской контрразведки Джей-Ди участвовал в программе денацификации Германии. Будучи человеком, всей душой ненавидящим нацизм, он однажды арестовал девушку – молодого функционера нацистской партии. И женился на ней. Как сообщает Маргарет Сэлинджер, немку – первую жену ее отца – звали Сильвия. Вместе с ней он вернулся в Америку, и какое-то время она жила в доме его родителей.
Но брак оказался недолговечным. Причину разрыва автор мемуаров объясняет с предельной простотой: "Она ненавидела евреев с той же страстью, с какой он ненавидел нацистов". Позже для Сильвии Сэлинджер придумал презрительную кличку "Салива" (по-английски "слюна").
Это был его первый, но далеко не последний неудачный роман. Второй его женой стала Клэр Дуглас. Они встретились в 1950 году. Ему был 31 год, ей – 16. Девочку из почтенного британского семейства отправили через Атлантику подальше от ужасов войны. Если бы родители знали, что ожидает ее в Америке...
Впрочем, утверждение о том, что Сэлинджер совратил юную Клэр, не совсем точно. Как раз в то время он, духовно совершенствуясь, воздерживался от секса. Его наставником был некий индийский гуру, а настольной книгой – "Проповеди Шри Рамакришны". Строгое воздержание от плотских наслаждений, как и многое другое, нашло своеобразное отражение в творчестве писателя. Как многозначительно напоминает его дочь, именно в медовый месяц кончает жизнь самоубийством Сеймур – герой рассказа Сэлинджера "Хорошо ловится рыбка-бананка".
Джером Сэлинджер и Клэр Дуглас поженились, хотя до окончания средней школы ей оставалось еще несколько месяцев. Медовый месяц они провели в Корнише. И, если верить Маргарет Сэлинджер, ее мать едва не повторила судьбу вышеупомянутого персонажа. Дом, где не было нормального отопления, можно было лишь с большой натяжкой назвать пригодным для жилья. Но тем не менее, сообщает Маргарет со слов матери, писатель, уже вкусивший славы, требовал от жены изысканных блюд и смены постельного белья дважды в неделю. Самое трудное время наступило, когда стало очевидно, что Клэр ждет ребенка: "Она впала в депрессию и оказалась на грани самоубийства, осознав, что ее беременность вызывает в нем лишь отвращение".
Дочь, родившуюся в 1955 году, Сэлинджер хотел назвать Фиби – по имени сестры Холдена Колфилда из своей повести. Но тут уж супруга проявила твердость. "Ее будут звать Пегги", – заявила она. Позже у пары родился сын Мэтью. По убеждению Маргарет, и она, и ее брат появились на свет "случайно", во всяком случае для Джей-Ди они вряд ли были желанными детьми. Но, как ни странно, он оказался неплохим отцом. Охотно играл с малышами, очаровывал их своими рассказами, где "стиралась грань между фантазией и действительностью".
Вместе с тем вечная "погоня за мечтой", говорится в книге, изрядно отравляла жизнь всему семейству Сэлинджера. Его верования, по свидетельству дочери, можно определить как некую смесь индуизма с эгоизмом. Это увлечение, пожалуй, самое постоянное из всех. Помимо того, гласят мемуары, писатель перепробовал целый ряд экзотических религий: дзэн-буддизм, сайентологию, учение христианской науки. Его духовные искания Маргарет уподобляет "метаниям влюбленного подростка".
В книге описаны не менее экстравагантные методы "ведения здорового образа жизни". Джей-Ди, утверждает его дочь, то и дело изобретал все новые диеты. В течение одной недели он питался лишь сырой пищей, в течение другой – пищей, из которой начисто исключены белки. В качестве универсального снадобья Сэлинджер якобы пил мочу. Результаты, правда, были не самыми лучшими. "Его кожа начала зеленеть, принимая болезненный оттенок, а к дыханию примешивался запах смерти, – описывает Маргарет состояние отца. – Таков был итог макробиотики и голодания... Я боялась, что он умрет".
Тем не менее, преодолев 80-летний рубеж, Сэлинджер жив. А в таком возрасте люди жизненных принципов обычно не меняют.
Его действительно все время неудержимо влекло к женщинам, которые были намного моложе. В 1966 году он развелся с Клэр, но ее место в уединенном доме вскоре заняла 18-летняя Джойс Мэйнард, журналистка, всего на два года старше Маргарет. А теперешняя жена Сэлинджера – Коллин – на 50 лет младше мужа. Кроме того, в уединенном доме обитают три "пронумерованные" кошки: Китти-1, Китти-2 и Китти-3.
Вряд ли удивительно, что именно женщины стали главным источником информации о "корнишском затворнике". Например, Мэйнард опубликовала в 1998 году воспоминания, в которых привела детали своей связи с Сэлинджером, а в прошлом году с молотка были пущены письма, адресованные ей возлюбленным в 70-е годы. Эти послания, впрочем, выкупил известный создатель программного компьютерного обеспечения Питер Нортон и благородно вернул автору.
Так много ли мы знаем о Джероме Сэлинджере? Вероятно, да, но только частности. Интересные частности содержит и книга Маргарет Сэлинджер, решившей "выдать папе сполна за свое счастливое детство". Стена ржи несколько расступилась, но главное оставалось скрытым, в том числе для близких писателя. Насколько известно его дочери, десятилетия добровольного заточения не были для Сэлинджера бесплодными. Он что-то писал. Но что? По одним сведениям, в ящике его стола лежит 20 неопубликованных произведений. А может быть, и ни одного. Он мог печататься под псевдонимом, а мог и просто жечь свои труды. Что он оставит, покинув этот мир? Никто не знает этого. Маргарет Сэлинджер почему-то уверена, что отец не доверит своего творческого наследия ни ей, ни ее брату.
И все же Джей-Ди не уйдет насовсем. "Над пропастью во ржи" до сих пор каждый год расходится 250-тысячным тиражом. А Корниш давно уже перестал быть пугающе безлюдным местом. Деревья, обступившие хижину Сэлинджера, то и дело шевелятся. За ветвями постоянно кто-то есть: репортеры, школьники и романтики, уже вышедшие из школьного возраста, – все они надеются хоть мельком увидеть человека, при жизни ставшего легендой.

Юрий Кирильченко

[Speechless]

Я тебя обманула, я его читала...точнее, пыталась его прочесть. "Над пропастью во ржи", книгой которой восхищаются все американцы... я вообще (сорри) не догнала о чем она))

[Сержик]

Я читал эту книгу и догнал её.)) Смысл, кстати говоря, очень просто понять, это несложная книга, но она мне не очень понравилась... точнее мне не импонировал главный герой.)

[Сержик]

Хорошо ловится рыбка-бананка

В гостинице жили девяносто семь нью-йоркцев, агентов по
рекламе, и они так загрузили междугородный телефон, что молодой
женщине из 507-го номера пришлось ждать полдня, почти до
половины третьего, пока ее соединили. Но она не теряла времени
зря. Она прочла статейку в женском журнальчике -- карманный
формат! -- под заглавием "Секс -- либо радость, либо -- ад! ".
Она вывела пятнышко с юбки от бежевого костюма. Она переставила
пуговку на готовой блузке. Она выщипнула два волосика, выросшие
на родинке. И когда телефонистка наконец позвонила, она, сидя
на диванчике у окна, уже кончала покрывать лагом ногти на левой
руке.
Но она была не из тех, кто бросает дело из-за какого-то
телефонного звонка. По ее виду можно было подумать, что телефон
так и звонил без перерыва с того дня, как она стала взрослой.
Телефон звонил, а она наносила маленькой кисточкой лак на
ноготь мизинца, тщательно обводя лунку. Потом завинтила крышку
на бутылочке с лаком и, встав, помахала в воздухе левой, еще не
просохшей рукой. Другой, уже просохшей, она взяла переполненную
пепельницу с диванчика и перешла с ней к ночному столику --
телефон стоял там. Сев на край широкой, уже оправленной
кровати, она после пятого или шестого сигнала подняла
телефонную трубку.
-- Алло, -- сказала она, держа поодаль растопыренные
пальчики левой руки и стараясь не касаться ими белого шелкового
халатика, -- на ней больше ничего, кроме туфель, не было --
кольца лежали в ванной.
-- Да Нью-Йорк, миссис Гласс, -- сказала телефонистка.
-- Хорошо, спасибо, -- сказала молодая женщина и поставила
пепельницу на ночной столик.
Послышался женский голос:
-- Мюриель? Это ты?
Молодая особа отвела трубку от уха:
-- Да, мама. Здравствуй, как вы все поживаете?
-- Безумно за тебя волнуюсь. Почему не звонила? Как ты,
Мюриель?
-- Я тебе пробовала звонить и вчера, и позавчера вечером.
Но телефон тут...
-- Ну, как ты, Мюриель?
Мюриель еще немного отодвинула трубку от уха:
-- Чудесно. Только жара ужасающая. Такой жары во Флориде
не было уже...
-- Почему ты не звонила? Я волновалась, как...
-- Мамочка, милая, не кричи на меня, я великолепно тебя
слышу. Я пыталась дозвониться два раза. И сразу после...
-- Я уже говорила папе вчера, что ты, наверно, будешь
вечером звонить. Нет, он все равно... Скажи, как ты, Мюриель?
Только правду!
-- Да все чудесно. Перестань спрашивать одно и то же...
-- Когда вы приехали?
-- Не помню. В среду утром, что ли.
-- Кто вел машину?
-- Он сам, -- ответила дочь. -- Только не ахай. Он правил
осторожно. Я просто удивилась.
-- Он сам правил? Но, Мюриель, ты мне дала честное
слово...
-- Мама, я же тебе сказала, -- перебила дочь, -- он правил
очень осторожно. Кстати, не больше пятидесяти в час, ни разу...
-- А он не фокусничал -- ну, помнишь, как тогда, с
деревьями?
-- Мамочка, я же тебе говорю -- он правил очень осторожно.
Перестань, пожалуйста. Я его просила держаться посреди дороги,
и он послушался, он меня понял. Он даже старался не смотреть на
деревья, видно было, как он старается. Кстати, папа уже отдал
ту машину в ремонт?
-- Нет еще. Запросили четыреста долларов за одну только...
-- Но, мамочка, Симор обещал папе, что он сам заплатит. Не
понимаю, чего ты...
-- Посмотрим, посмотрим. А как он себя вел в машине и
вообще?
-- Хорошо! -- сказала дочь.
-- Он тебя не называл этой ужасной кличкой?..
-- Нет. Он меня зовет по-новому.
-- Как?
-- Да не все ли равно, мама!
-- Мюриель, мне необходимо знать. Папа говорил...
-- Ну ладно, ладно! Он меня называет "Святой бродяжка
выпуска 1948 года", -- сказала дочка и засмеялась.
-- Ничего тут нет смешного, Мюриель. Абсолютно не смешно.
Это ужасно. Нет, это просто очень грустно. Когда подумаешь, как
мы...
-- Мама, -- прервала ее дочь, -- погоди, послушай. Помнишь
ту книжку, он ее прислал мне из Германии? Помнишь, какие-то
немецкие стихи? Куда я ее девала? Ломаю голову и не могу...
-- Она у тебя.
-- Ты уверена?
-- Конечно. То есть она у меня. У Фредди в комнате. Ты ее
тут оставила, а места в шкафу... В чем дело? Она ему нужна?
-- Нет. Но он про нее спрашивал по дороге сюда. Все
допытывался -- читала я ее или нет.
-- Но книга _н_е_м_е_ц_к_а_я!
-- Да, мамочка. А ему все равно, -- сказала дочь и
закинула ногу на ногу. -- Он говорит, что стихи написал
единственный великий поэт нашего века. Он сказал: надо было мне
хотя бы достать перевод. Или выучить немецкий -- вот,
пожалуйста!
-- Ужас. Ужас! Нет, это так грустно... Папа вчера
говорил...
-- Одну секунду, мамочка! -- сказала дочь. Она пошла к
окну -- взять сигареты с диванчика, закурила и снова села на
кровать. -- Мама? -- сказала она, выпуская дым.
-- Мюриель, выслушай меня внимательно.
-- Слушаю.
-- Папа говорил с доктором Сиветским...
-- Ну? -- сказала дочь.
-- Он все ему рассказал. По крайней мере, так он мне
говорит, но ты знаешь папу. И про деревья. И про историю с
окошком. И про то, что он сказал бабушке, когда она обсуждала,
как ее надо будет хоронить, и что он сделал с этими чудными
цветными открыточками, помнишь, Бермудские острова, словом, про
все.
-- Ну? -- сказала дочь.
-- Ну и вот. Во-первых, он сказал -- сущее преступление,
что военные врачи выпустили его из госпиталя, честное слово! Он
определенно сказал папе, что не исключено, никак не исключено,
что Симор совершенно может потерять способность владеть собой.
Честное благородное слово.
-- А здесь в гостинице есть психиатр, -- сказала дочь.
-- Кто? Как фамилия?
-- Не помню. Ризер, что ли. Говорят, очень хороший врач.
-- Ни разу не слыхала!
-- Это еще не значит, что он плохой.
-- Не дерзи мне, Мюриель, пожалуйста! Мы ужасно за тебя
волнуемся. Папа даже хотел дать тебе вчера телеграмму, чтобы ты
вернулась домой, и потом...
-- Нет, мамочка, домой я пока не вернусь, успокойся!
-- Мюриель, честное слово, доктор Сиветский сказала, что
Симор может окончательно потерять...
-- Мама, мы только что приехали. За столько лет я в первый
раз по-настоящему отдыхаю, не стану же я хватать вещички и
лететь домой. Да я и не могла бы сейчас ехать. Я так обожглась
на солнце, что еле хожу.
-- Ты обожглась? И сильно? Отчего же ты не мазалась
"Бронзовым кремом" -- я тебе положила в чемодан? Он в самом...
-- Мазалась, мазалась. И все равно сожглась.
-- Вот ужас! Где ты обожглась?
-- Вся, мамочка, вся, с ног до головы.
-- Вот ужас!
-- Ничего, выживу.
-- Скажи, а ты говорила с этим психиатром?
-- Да, немножко.
-- Что он сказал? И где в это время был Симор?
-- В Морской гостиной, играл на рояле. С самого приезда он
оба вечера играл на рояле.
-- Что же сказал врач?
-- Ничего особенного. Он сам заговорил со мной. Я сидела
рядом с ним -- мы играли в "бинго", и он меня спросил -- это
ваш муж играет на рояле в той комнате? Я сказала да, и он
спросил -- не болел ли Симор недавно? И я сказала...
-- А почему он вдруг спросил?
-- Не знаю, мам. Наверно, потому, что Симор такой бледный,
худой. В общем после "бинго" он и его жена пригласили меня
что-нибудь выпить. Я согласилась. Жена у него чудовище. Помнишь
то жуткое вечернее платье, мы его видели в витрине у Бонуита?
Ты еще сказала, что для такого платья нужна
тоненькая-претоненькая...
-- То, зеленое?
-- Вот она и была в нем! А бедра у нее! Она все ко мне
приставала -- не родня ли Симор той Сюзанне Гласс, у которой
мастерская на Мэдисон-авеню -- шляпы!
-- А он то что говорил? Этот доктор?
-- Да так, ничего особенного. И вообще мы сидели в баре,
шум ужасный.
-- Да, но все-таки ты ему сказала, что он хотел сделать с
бабусиным креслом?
-- Нет, мамочка, никаких подробностей я ему не
рассказывала. Но может быть, удастся с ним еще поговорить. Он
целыми днями сидит в баре.
-- А он не говорил, что может так случиться -- ну в общем,
что у Симона появятся какие-нибудь странности? Что это для тебя
_о_п_а_с_н_о?
-- Да нет, -- сказала дочь. -- Видишь ли, мам, для этого
ему нужно собрать всякие данные. Про детство и всякое такое. Я
же сказала -- мы почти не разговаривали: в баре стоял ужасный
шум.
-- Ну что ж... А как твое синее пальтишко?
-- Ничего. Прокладку из-под плеч пришлось вынуть.
-- А как там вообще одеваются?
-- Ужасающе. Ни на что не похоже. Всюду блестки -- бог
знает что такое.
-- Номер у вас хороший?
-- Ничего. Вполне терпимо. Тот номер, где мы жили до
войны, нам не достался, -- сказала дочь. -- Публика в этом году
жуткая. Ты бы посмотрела, с кем мы сидим рядом в столовой.
Прямо тут же, за соседним столиком. Вид такой, будто они
приехали на грузовике.
-- Сейчас везде так. Юбочку носишь?
-- Она слишком длинная. Я же тебе говорила.
-- Мюриель, ответь мне в последний раз -- как ты? Все в
порядке?
-- Да, мамочка, да! -- сказала дочка. -- В сотый раз -- -
да!
-- И тебе не хочется домой?
-- Нет, мамочка, нет!
-- Папа вчера сказал, что он готов дать тебе денег, чтобы
ты уехала куда-нибудь одна и все хорошенько обдумала. Ты могла
бы совершить чудесное путешествие на пароходе. Мы оба думаем,
что тебе...
-- Нет, спасибо, -- сказала дочь и села прямо. -- Мама,
этот разговор влетит в...
-- Только подумать, как ты ждала этого мальчишку всю
войну, то есть только подумать, как все эти глупые молодые
жены..
-- Мамочка, давай прекратим разговор. Симор вот-вот
придет.
-- А где он?
-- На пляже.
-- На пляже? Один? Он себя прилично ведет на пляже?
-- Слушай, мама, ты говоришь про него, словно он буйно
помешанный.
-- Ничего подобного, Мюриель, что ты!
-- Во всяком случае, голос у тебя такой. А он лежит на
песке, и все. Даже халат не снимает.
-- Не снимает халат? Почему?
-- Не знаю. Наверно, потому, что он такой бледный.
-- Боже мой! Но ведь ему необходимо солнце! Ты не можешь
его заставить?
-- Ты же знаешь Симора, -- сказала дочь и снова скрестила
ножки. -- Он говорит -- не хочу, чтобы всякие дураки глазели на
мою татуировку.
-- Но у него же нет никакой татуировки! Или он в армии
себе что-нибудь наколото?
-- Нет, мамочка, нет, миленькая, -- сказала дочь и встала.
-- Знаешь что, давай я тебе позвоню завтра.
-- Мюриель! Выслушай меня! Только внимательно!
-- Слушаю, мамочка! -- Она переступила с ноги на ногу.
-- В ту же секунду, как только он скажет или сделает
что-нибудь странное, -- ну, ты меня понимаешь, немедленно
звони! Слышишь?
-- Мама, но я не боясь Симора!
-- Мюриель, дай мне слово!
-- Хорошо. Даю. До свидания, мамочка! Поцелуй папу. -- И
она повесила трубку.

-- Сими Гласс, Семиглаз, -- сказала Сибилла Карпентер,
жившая в гостинице со своей мамой. -- Где Семиглаз?
-- Кисонька, перестань, ты маму замучила. Стой смирно,
слышишь?
Миссис Карпентер растирала маслом от загара плечики
Сибиллы, спинку и худенькие, похожие на крылышки лопатки.
Сибилла, кое-как удерживаясь на огромном, туго надутом мячике,
сидела лицом к океану. На ней был желтенький, как канарейка,
купальник -- трусики и лифчик, хотя в ближайшие девять-десять
лет она еще прекрасно могла обойтись и без лифчика.
-- Обыкновенный шелковый платочек, но это заметно только
вблизи, -- объясняла женщина, сидевшая в кресле рядом с миссис
Карпентер. -- Интересно, как это она умудрилась так его
завязать. Прелесть что такое.
-- Да, наверно, мило, -- сказала миссис Карпентер. --
Сибиллочка, кисонька, сиди смирно.
-- А где мой Семиглаз? -- спросила Сибилла.
-- Миссис Карпентер вздохнула.
-- Ну вот, -- сказала она. Она завинтила крышку на
бутылочке с маслом. -- Беги теперь, киска, играй. Мамочка
пойдет в отель и выпьет мартини с миссис Хаббель. А оливку
принесет тебе.
Выбравшись на волю, Сибилла стремглав добежала до пляжа,
потом свернула к Рыбачьему павильону. По дороге она
остановилась, брыкнула ножкой мокрый, развалившийся дворец из
песка и скоро очутилась далеко от курортного пляжа.
Она прошла с четверть мили и вдруг понеслась бегом, прямо
к дюнам на берегу. Она добежала до места, где на спине лежал
молодой человек.
-- Пойдешь купаться, Сими Гласс? -- спросила она.
Юноша вздрогнул, схватился рукой за отвороты купального
халата. Потом перевернулся на живот, и скрученное колбасой
полотенце упало с его глаз. Он прищурился на Сибиллу.
-- А, привет, Сибиллочка!
-- Пойдешь купаться?
-- Только тебя и ждал, -- сказал тот. -- Какие новости?
-- Чего? -- спросила Сибилла.
-- Новости какие? Что в программе?
-- Мой папа завтра прилетит на ариплане! -- сказала
Сибилла, подкидывая ножкой песок.
-- Только не мне в глаза, крошка! -- сказал юноша,
придерживая Сибиллину ножку. -- Да, пора бы твоему папе
приехать. Я его с часу на час жду. Да, с часу на час.
-- А где та тетя? -- спросила Сибилла.
-- Та тетя? -- Юноша стряхнул песок с негустых волос. --
Трудно сказать, Сибиллочка. Она может быть в тысяче мест.
Скажем, у парикмахера. Красится в рыжий цвет. Или у себя в
комнате -- шьет куклы для бедных деток. -- Он все еще лежал
ничком и теперь, сжав кулаки, поставил один кулак на другой и
оперся на него подбородком. -- Ты лучше спроси меня что-нибудь
попроще, Сибиллочка, -- сказал он. -- До чего у тебя костюмчик
красивый, прелесть. Больше всего на свете люблю синие
купальнички.
Сибилла посмотрела на него, потом -- на свой выпяченный
животик.
-- А он желтый, -- сказала она, -- он вовсе желтый.
-- Правда? Ну-ка подойди!
-- Сибилла сделал шажок вперед.
-- Ты совершенно права. Дурак я, дурак!
-- Пойдешь купаться? -- спросила Сибилла.
-- Надо обдумать. Имей в виду, Сибиллочка, что я серьезно
обдумываю это предложение.
-- Сибилла ткнула ногой надувной матрасик, который ее
собеседник подложил под голову вместо подушки.
-- Надуть надо, -- сказала она.
-- Ты права. Вот именно -- надуть и даже сильнее, чем я
намеревался до сих пор. -- Он вынул кулаки и уперся подбородком
в песок. -- Сибиллочка, -- сказал он, -- ты очень красивая.
Приятно на тебя смотреть. Расскажи мне про себя. -- Он протянул
руки и обхватил Сибиллины щиколотки. -- Я козерог, -- сказал
он. -- А ты кто?
-- Шэрон Липшюц говорила -- ты ее посади к себе на
рояльную табуретку, -- сказала Сибилла.
-- Неужели Шэрон Липшюц так сказала?
Сибилла энергично закивала.
Он выпустил ее ножки, скрестил руки и прижался щекой к
правому локтю.
-- Ничего не поделаешь, -- сказал он, -- сама знаешь, как
этот бывает, Сибиллочка. Сижу, играю. Тебя нигде нет. А Шэрон
Липшюц подходит и забирается на табуретку рядом со мной. Что же
-- столкнуть ее, что ли?
-- Столкнуть.
-- Ну, нет. Нет! Я на это не способен. Но знаешь, что я
сделал, угадай!
-- Что?
-- Я притворился, что это ты.
Сибилла сразу нагнулась и начала копать песок.
-- Пойдем купаться! -- сказала она.
-- Так и быть, -- сказал ее собеседник. -- Кажется, на это
я способен.
-- В другой раз ты ее столкни! -- сказала Сибилла.
-- Кого это?
-- Ах, Шэрон Липшюц! Как это ты все время про нее
вспоминаешь? Мечты и сны... -- Он вдруг вскочил на ноги,
взглянул на океан. -- Слушай, Сибиллочка, знаешь, что мы сейчас
сделаем. Попробуем поймать рыбку-бананку.
-- Кого?
-- Рыбку-бананку, -- сказал он и развязал полы халата. Он
снял халат. Плечи у него были белые, узкие, плавки --
ярко-синие. Он сложил халат сначала пополам, в длину, потом
свернул втрое. Развернув полотенце, которым перед тем закрывал
себе глаза, он разостлал его на песке и положил на него
свернутый халат. Нагнувшись, он поднял надувной матрасик и
засунул его подмышку. Свободной левой рукой он взял Сибиллу за
руку.
Они пошли к океану.
-- Ты-то уж наверняка не раз видела рыбок-бананок? --
спросил он.
Сибилла покачала головой.
-- Не может быть! Да где же ты живешь?
-- Не знаю! -- сказала Сибилла.
-- Как это не знаешь? не может быть! Шэрон Липшюц и то
знает, где она живет, а ей тоже всего три с половиной!
Сибилла остановилась и выдернула руку. Потом подняла ничем
не приметную ракушку и стала рассматривать с подчеркнутым
интересом. Потом бросила ее.
-- Шошновый лес, Коннетикат, -- сказала она и пошла
дальше, выпятив животик.
-- Шошновый лес, Коннетикат, -- повторил ее спутник. -- А
это случайно не около Соснового леса, в Коннектикуте?
Сибилла посмотрела на него.
-- Я там живу! -- сказала она нетерпеливо. -- Я живу,
шошновый лес, Коннетикат. -- Она пробежала несколько шажков,
подхватила левую ступню левой же рукой и запрыгала на одной
ножке.
-- До чего ты все хорошо объяснила, просто прелесть, --
сказал ее спутник.
Сибилла выпустила ступню.
-- Ты читал "Негритенок Самбо"? -- спросила она.
-- Как странно, что ты меня об этом спросила, -- сказал ее
спутник. -- Понимаешь, только вчера вечером я его дочитал. --
Он нагнулся, взял ручонку Сибиллы. -- Тебе понравилось? --
спросил он.
-- А тигры бегали вокруг дерева?
-- Да-а, я даже подумал: когда же они остановятся? В жизни
не видел столько тигров.
-- Их всего шесть, -- сказала Сибилла.
-- Всего? -- переспросил он. -- По-твоему, это мало?
-- Ты любишь воск? -- спросила Сибилла.
-- Что? -- переспросил он.
-- Ну, воск.
-- Очень люблю. А ты?
Сибилла кивнула.
-- Ты любишь оливки? -- спросила она.
-- Оливки? Ну, еще бы! Оливки с воском. Я без них ни шагу!
-- Ты любишь Шэрон Липшюц? -- спросила девочка.
-- Да. Да, конечно, -- сказал ее спутник. -- И особенно я
ее люблю за то, что она никогда не обижает маленьких собачек у
нас в холле, в гостинице. Например, карликового бульдожку той
дамы, из Канады. Ты, может быть, не поверишь, но есть такие
девочки, которые любят тыкать этого бульдожку палками. А вот
Шэрон -- никогда. Никого она не обижает, не дразнит. За это я
ее люблю.
Сибилла помолчала.
-- А я люблю жевать свечки, -- сказала она наконец.
-- Это все любят, -- сказал ее спутник, пробуя воду ногой.
-- Ух, холодная! -- Он опустил надувной матрасик на воду. --
Нет, погоди, Сибиллочка. Давай пройдем подальше.
Они пошли вброд, пока вода не дошла Сибилле до пояса.
Тогда юноша поднял ее на руки и положил на матрасик.
-- А ты никогда не носишь купальной шапочки, не закрываешь
головку? -- спросил он.
-- Не отпускай меня! -- приказала девочка. -- Держи
крепче!
-- Простите, мисс Карпентер. Я свое дело знаю, -- сказал
ее спутник. -- А ты лучше смотри в воду, карауль рыбку-бананку.
Сегодня отлично ловится рыбка-бананка.
-- А я их не увижу, -- сказала девочка.
-- Вполне понятно. Это очень странные рыбки. Очень
странные. -- Он толкал матрасик вперед. Вода еще не дошла ему
до груди. -- И жизнь у них грустная, -- сказал он. -- Знаешь,
что они делают, Сибиллочка?
Девочка покачала головой.
-- Понимаешь, они заплывают в пещеру, а там -- куча
бананов. Посмотреть на них, когда они туда заплывают, -- рыбы
как рыбы. Но там они ведут себя просто по-свински. Одна такая
рыбка-бананка заплыла в банановую пещеру и съела там семьдесят
восемь бананов. -- Он подтолкнул плотик с пассажиркой еще ближе
к горизонту. -- И конечно, они от этого так раздуваются, что им
никак не выплыть из пещеры. В двери не пролезают.
-- Дальше не надо, -- сказала Сибилла. -- А после что?
-- Когда после? О чем ты?
-- О рыбках-бананках.
-- Ах, ты хочешь сказать -- после того как они так
наедаются бананов, что не могут выбраться из банановой пещеры?
-- Да, сказала девочка.
-- Грустно мне об этом говорить, Сибиллочка. Умирают они.
-- Почему -- спросила Сибилла.
-- Заболевают банановой лихорадкой. Страшная болезнь.
-- Смотри, волна идет, -- сказала Сибилла с тревогой.
-- Давай ее не замечать, -- сказал он, -- давай презирать
ее. Мы с тобой гордецы. -- Он взял в руки Сибиллины щиколотки и
нажал вниз. Плотик подняло на гребень волны. Вода залила
светлые волосики Сибиллы, но в ее визге слышался только
восторг.
Когда плотик выпрямился, она отвела со лба прилипшую
мокрую прядку и заявила:
-- А я ее видела!
-- Кого, радость моя?
-- Рыбку-бананку.
-- Не может быть! -- сказал ее спутник. -- А у нее были во
рту бананы?
-- Да, -- сказала Сибилла. -- Шесть.
Юноша вдруг схватил мокрую ножку Сибиллы -- она свесила ее
с плотика -- и поцеловал пятку.
-- Фу! -- сказала она.
-- Сама ты "фу! " Поехали назад! Хватит с тебя?
-- Нет!
-- Жаль, жаль! -- сказал он и подтолкнул плотик к берегу,
где Сибилла спрыгнула на песок. Он взял матрасик подмышку и
понес на берег.
-- Прощай! -- крикнула Сибилла и без малейшего сожаления
побежала к гостинице.
Молодой человек надел халат, плотнее запахнул отвороты и
сунул полотенце в карман. Он поднял мокрый, скользкий,
неудобный матрасик и взял его под мышку. Потом пошел один по
горячему, мягкому песку к гостинице.
В подвальном этаже -- дирекция отеля просила купальщиков
подниматься наверх только оттуда -- какая-то женщина с
намазанным цинковой мазью носом вошла в лифт вместе с молодым
человеком.
-- Я вижу, вы смотрите на мои ноги, -- сказал он, когда
лифт подымался.
-- Простите, не расслышала, -- сказала женщина.
-- Я сказал: вижу, вы смотрите на мои ноги.
-- Простите, но я смотрела на пол! -- сказала женщина и
отвернулась к дверцам лифта.
-- Хотите смотреть мне на ноги, так и говорите, -- сказал
молодой человек. -- Зачем это вечное притворство, черт возьми?
-- Выпустите меня, пожалуйста! -- торопливо сказала
женщина лифтерше.
Дверцы открылись, и женщина вышла не оглядываясь.
-- Ноги у меня совершенно нормальные, не вижу никакой
причины, чтобы так на них глазеть, -- сказал молодой человек.
-- Пятый, пожалуйста. -- И он вынул ключ от номера из кармана
халата.
Выйдя на пятом этаже, он прошел по коридору и открыл своим
ключом двери 507-го номера. Там пахло новыми кожаными
чемоданами и лаком для ногтей.
Он посмотрел на молодую женщину -- та спала на одной из
кроватей. Он подошел к своему чемодану, открыл его и достал
из-под груды рубашек и трусов трофейный пистолет. Он достал
обойму, посмотрел на нее, потом вложил обратно. Он взвел курок.
Потом подошел к пустой кровати, сел, посмотрел на молодую
женщину, поднял пистолет и пустил себе пулю в правый висок.