View Full Version : Стихи Юрия Саакяна
http://www.kommersant.ru/Issues.photo/DAILY/2006/043/X20060313005_t250w.jpg
Юрий Акопович Саакян, известный армянский писатель, поэт и переводчик, родился в 1937 году в Мардакертском районе Нагорного Карабаха, в селе Чайлу. Еще в раннем детстве Юрий Саакян лишился родителей.
Служил в Советской Армии с 1957 до 1960 годы. В 1966 году Юрий Саакян окончил филологический факультет Ереванского государственного университета.
Печататься начал с 1957 года. Выразительная краткость, новизна ритмики сочетаются в его творчестве с глубокой любовью к мелодиям, сказкам, к традиционным формам народного армянского искусства.
В 1967 году Юрий Саакян поступил на работу в еженедельную газету “Айреники Дзайн“ (Голос Родины) в качестве литературоведа. Позже Саакян прошел высшие литературые курсы при Союзе Писателей СССР в Москве.
С 1968 до 1991 года был членом Союза Писателей СССР. Член Союза Писателей Армении.
С 1974 по 1975 годы Юрий Саакян был руководителем отдела еженедельной газеты “Айреники Дзайн“. В 1975 году Саакян стал главным редактором организации “Книгилюбов”. С 1976 по 1993 годы Юрий Саакян работал в издательствах “Советакан грох“, а позже в “Аревик” в качестве старшего редактора литературного отдела для детей и подростков. Он перевел также много книг с русского, главным образом для детей.
Юрий Саакян хорошо знаком не только читателям, но и любителям песни. Много песень на слова Саакяна давно уже полюбились слушателям; такие как, например, “Арпа Севан”(музыка Эдгара Ованисяна), “Айл ачер” (музыка Эдуарда Туманяна), “Шарунакир жптал” (музыка Роберта Амирханяна), “Хутут-мутут” (музыка Тиграна Мансуряна), “Овик-Овик” (музыка Тиграна Мансуряна), “Чкнек тханер” (музыка Гургена Габриеляна), “Цахрацун ев Цахрацун” (музыка Степана Бабаторосяна), “Ерек лоби” (музыка Степана Шакаряна).
Награды:
- Конкурс Советского Союза на лучшую детскую книгу. Третье место за книгу “Дзкнорс арчн у мкнорс катун” (Рыбак меджедь и кот мышелов) - собранк поэм для детей. 1987 год.
- Министерство обороны Армении. Республиканский конкурс на лучшую “Солдатскую Песню“. 1997 год.
- Конкурс молодых исполнителей “АМАДЕУС”. Первая премия за слова песен, написанных для детского хора “ТАТЕВ”. 1998 год.
- Государственная Литературная Премия Армении “Золотое Перо“. Первый приз за книгу “Айбенарани ухекиц” (“Руководство к Азбуке“). 1999 год.
- Всеармянский конкурс песни “Саят-Нова”. Диплом за детскую песню “Айсписи ерг“(Такая песня). 2000 год.
-Всеармянский конкурс песни “Саят-Нова”. Первая премия за лучшую детскую песню “Цыпленок и горшок“. 2001 год.
Из сборника БЕРД-ПАР
Перевел с армянского. Издательство «Советский писатель», Москва, 1975г.
Учеба в России
И осень подступила вслед за летом,
и снежная сгустилась синева...
Тем временем не по таким приметам
мы изучали русские слова.
Мы пристальнее всматривались в лица —
пока слова в душе заговорят! —
и чтобы без запинки объясниться,
мы научились отвечать на взгляд.
И дальше наступило облегченье:
ту широту,которой не объять, —
души российской тайное свеченье
мы сердцем научились понимать.
И, ощущая небо над простором,
мы помнили, что далеко вдали
оно на наши опиралось горы —
надежный край надежнейшей земли.
Одна судьба — иной не надо школы,
и впереди — история одна.
Мы называли разные глаголы,
но в них одни звучали времена.
Мы в жизни скреплены единым нервом.
Все общее — и радость, и беда.
В семнадцатом году и в сорок первом —
мы были вместе. Значит, навсегда!
«Под вечной синевой...»
Под вечной синевой
и под звездой высокой,
сияет солнце или
холодная луна,
который век плывет
в окаменевших тучах
Армения моя —
гористая страна.
И звезды от нее
не отрывают взгляда,
к ней тянутся лучи,
как лунные ростки;
дуй, ветер, в паруса
губами голубыми,
плыви, земля — кораблик
любови и тоски.
Я путник, я певец
людей твоих, я вижу:
от всех забот, страна,
куда как тяжело.
Дай мне одну из них,
такую, чтобы жизнью
и смертью прояснить
сумел твое чело.
«Пришли из далекого края...»
Пришли из далекого края
И сказали, увидев издали:
— Это — прекрасная сказка,
Здесь так возвышенно все:
Небеса, и горы, и люди...
А я о любви подумал:
Не о праздничной,а о будничной.
Не о словесной любви, о бессловесной любви.
О любви, которая — воля, цель, достигнутая с трудом.
«У меня свои...»
У меня свои —
дом, стол,
любимые вина.
И свои — у тебя.
У меня свои —
работа, долг и права.
И свои — у тебя.
У меня свой парикмахер.
Я люблю под скрип его ножниц
разговор о ценах на рынке,
о событиях в мире,
о восходящей звезде.
У меня свой пекарь.
И это не важно,
что не ему говорю я «доброе утро»,
но каждая встреча с хлебом —
встреча с пекарем,
и его правда
едина для нас для всех.
У меня свои друзья,
я с ними делю свой хлеб,
радости
и сомненья...
У меня свои —
любимые, нелюбимые артисты,
художники и спортсмены.
Свои — у тебя.
И свои у меня заблуждения,
недостатки,
свои ошибки...
Но у нас —
у тебя, у меня —
есть единая Родина,
для тебя,
для меня —
для нас.
«Голубоглазыми были армяне...»
Голубоглазыми были армяне.
Светловолосыми были армяне.
Такими в древности были армяне.
Но жгли и рубили отчизну армян,
Пришли и убили так много армян,
Что огнем затрубили, как нефти фонтан,
И окутались дымом глаза у армян.
Тогда черноглазыми стали армяне,
Черноволосыми стали армяне, —
Целый народ почернеть в состоянье
В развалинах, где почернели армяне.
Но в недрах времен, из бессмертных семян,
Грустит голубое глазами армян.
«Мой хлеб — моя любовь, я говорю...»
Мой хлеб — моя любовь, я говорю.
Вот на столе мой хлеб, моя любовь.
Я мог бы вам сказать:
Вот наши горы,
Вот наше небо,
Вот светило наше.
Но говорю:
Вот на столе моя любовь,
Мой хлеб насущный.
Я мог бы вам сказать:
Вот наши горы библейские — они видали все...
Вот наши терпеливые дороги...
Вот пахнущая маслом византийским
Земля, которая переварила все,
Чтоб сохранить былиночку тимьяна.
Но говорю:
Вот на столе моя любовь,
Мой хлеб насущный.
«Он сказал...»
Он сказал:
зеленое счастье
было расстелено на наших полях
и зеленые платы туманов
прикрывали лица наших рек.
Он сказал:
потом с топотом пришли горы
и удивились зеленому счастью полей,
смотрели влюбленные, зачарованные
и так остались.
Он сказал:
потом хлынуло войско,
загремело оружие,
пришла война,
смерть,
разрушенье.
Он сказал:
потом настал мир,
мы посадили деревья
и засеяли пашни,
не стало только зеленого счастья
и пожелтели горы от горя,
поля остались без покрова,
земля была названа каменистой...
«О гора, гора...»
О гора, гора,
Ты — такая же древняя, как наша судьба,
Ты — гораздо древнее имени своего,
Ты — легенда и эпос, ты — миф, обобщенье всего,
Гора, о гора!
Было множество гор вблизи,
Ты прекрасной была, молодой,
Отходили горы назад —
Любовались твоей красотой.
И со всею своей красотой
Ты осталась стоять сиротой
Вдалеке, где пурга и снега.
И восторг, восхищения вздох
По дороге к тебе или глох,
Или слишком слабел, словно искра костра.
Ты осталась стоять сиротой,
Высотой одинокой осталась, сестра,
О гора, о гора...
И теперь, словно миф, обобщенье всего,
Ты являешься нам из тумана, сестра,
И какой-то музыки древней куски
Собираются в песенку древней тоски:
«Ты прекрасной была, молодой,
Отходили горы назад —
Любовались твоей красотой.
И со всею своей красотой
Ты осталась стоять сиротой,
Высотой одинокой осталась, сестра,
О гора, о гора...»
«Звоны умерших колоколов...»
Звоны умерших колоколов
опускаются
на зеленые склоны Мрова.
Закрываю глаза,
прячу лицо свое
в жарких объятиях зноя.
Пчелы
делают свое древнее дело.
Какая разница:
«раньше»,
«потом»?..
Это мы только
тоску свою
приковываем на цепь
и облекаем в броню.
Звоны умерших колоколов
опускаются
на зеленые склоны Мрова.
АРМЕНИЯ
Перед Ноем, которого лично не знаем,
Отступил всемирный потоп.
Перед моими предками,
Прапрабабками, прапрадедками,
Отступили моря голубые.
Пятилось, уползало, вдали исчезало все голубое,
И скоро остались одни озера и озерята.
И предки мои, так влюбленные в море когда-то,
Вместо него полюбили небо,
С морем расстались, но с небом остались,
И голые горы с ними остались,
И голубые воспоминанья о голубом отступлении моря.
* * *
Страна моя, в твоих городах,
страна моя, в твоих деревнях
молодых сегодня больше, чем старых.
Верь в них.
Еще зелены и незрелы их сны,
они из мечтаний твоих проросли.
Верь в них.
В тех утренних снах продолжение снов
твоих сыновей — их бессмертных отцов.
Верь в них.
В их снах несозревших восходит в зенит
твой лик, принимая законченный вид.
Верь в них.
Храни их,страна,
сны мальчишек растущих,
и благослови
их зрелость в грядущем.
БЕРД-ПАР*
Из века в век,
из века в век,
из века в век
на склонах гор,
в излуках рек,
в расщелинах угрюмых скал —
о, где он только не звучал,
старинный танец круговой,
где спорят барабан с зурной!
И мы, усталость победив,
под этот солнечный мотив,
услышав крови древний зов,
шли танцевать, про все забыв.
Из века в век,
из века в век,
из века в век
из праха поднимали нас
вершины этих гордых гор,
и стряхивали мы, как пыль,
врага насмешливого взор,
и, зубы сжав, пускались в пляс,
презрев жестокости судьбы,
чтобы плясать за часом час
наш танец жизни и борьбы,
как не плясал никто до нас.
Эй, кто там медлит?
Шире круг!
Не сдерживай
размаха рук!
Пусть кровь кипит в твоих ногах,
ее огонь ты не туши!
Пляши, пляши,
пляши, пляши
на этих солнечных лугах,
на берегах
озер и рек,
мы все должны плясать, плясать
наш танец жизни и борьбы,
средь этих пастбищ с их травой,
средь гор,
на чьих коронах снег,
из века в век,
из века в век...
________________
* Берд-пар — крепость-танец, мужская круговая пляска.
* * *
На тысяче и одной дороге
сердце мое стучит.
От молний и туч, грозящих тебе,
я дрожу дрожью твоих деревьев.
Чувствую, как дышат склоны твоих гор,
и вдыхаю запах твоих цветов,
настоянный на легендах.
Я слышу, как плещет потоп,
и встречаю тишину,
оставленную рыбами на суше.
Я живу светозарностью сказок твоих,
а не только хлебом твоим насущным.
БАБУШКЕ НАХШУН
Тоской по хлебу твоему и очагу
давно, мамик*, моя душа томима,
В корыте деревянном спит замес.
Мамик, не раскалить ли нам тонира?**
Но почему, мамик, меня всегда
рожденье хлеба делает взрослее?
И почему, мамик, в моей душе
звучат твои напевы все слышнее?
Мамик, ты младше рук своих, мамик,
а сколько лет тебе — никто не знает.
Мамик, скажи, как на твоих руках
земля, мечта и хлеб — все созревает?..
________________
* Мамик — обращение к бабушке.
** Тонир — своего рода печка в земле.
* * *
Кто им скажет:
Они ошиблись друг в друге,
Если день их
Полон тоски друг по другу,
Если каждый час друг с другом
Полон доброты...
Начинается день —
Для них.
Улыбаются люди —
Для них.
Топят тонир —
Для них.
Ночь приходит,
Зреет лоза, —
Все для них,
Для них одних.
Они настолько
Нужны друг другу,
Что и не догадываются
О любви.
* * *
И одиночество мое
В твои печальные глаза вселилось.
Осень усталая над городом большим
Дождь пролила на наши лица
С весенней свежестью.
Я имени тебе не назову
И не узнаю, как тебя зовут.
Одно мгновенье —
И вновь должны мы потеряться
Среди лесов холодных глаз,
И снова осень выкатит дожди
Над нашим одиночеством без крова...
* * *
Арташесу
Лунный свет среди горных извилин.
Воздух в шуме речном по грудь.
И магически ухает филин,
Чтоб вчера и сегодня сомкнуть.
И душа не чувствует тела,
Мне не страшно в прохладе пропасть.
Ночь во мне и река зазвенела,
Я прозрачная память и страсть.
Отчий кров для меня изобилен,
Он мне имя дает и черты.
И магически ухает филин
По-над бездной ночной чистоты.
* * *
На моей узкой улице — ни фонаря,
Но свет божественный зрим.
Редко видишь такое, в небе паря,
Ибо редко мы в небе парим.
Я иду не спеша.
Не спешат облака,
Под ними земля моя не спешит,
Над ними сияет звезда, пока
Другая звезда ее не затмит.
И постепенно меркнут во мне
Вопросы, которые мучали днем.
Как дети, притихшие в тишине,
Тревоги смиряются в сердце моем.
И перед дорогой, плывущей в даль,
Перед бездонной синью высот
Спутница ночи, моя печаль,
Снова бессонный посох берет.
* * *
Имя твое
на своих щеках, на губах
несу я.
Имя твое
на ве’ках своих
несу я.
Почему где-нибудь в другом месте
не посеяла
имя свое?
Имя твое
в моем сердце болит.
* * *
И солнце делает первый шаг.
И солнце, словно заспанный творец,
улыбается из синевы.
И поднимаемся мы.
Уже мы услышали древний крик петуха,
древний, как сказка,
древний, как этот мир многолюдный.
И в нас начинают звучать
литавры зари,
и пробуждаются в нас
тысячи скрипок и лютен.
И начинается день,
похожий на имена наших любимых,
уводящих наши мечты...
СВИДАНИЕ
Сквозь чащи чужих взглядов
ты торопишься.
Сквозь бой часов неумолимых
ты торопишься.
Сквозь мое, до ветхости изношенное, терпение
ты торопишься...
* * *
А если бы ты не пришла, что
было бы? Ничего.
Не обезумели бы мои руки.
Не оживали бы в новых смыслах
губы, привыкшие к старым словам.
Не дружила бы ни одна собака со мной,
ни один цветок не приветствовал бы меня.
Ну что было бы, если бы ты не пришла?
Было бы Ничего!
Меня бы не было...
* * *
Покоем ночь была полна
и будущим.
Деревья
впечатывались в небо так,
что звезды казались их плодами.
В глазах у нас
качалась древняя луна.
Мечты парили,
и средь поцелуев
качался звездный урожай деревьев...
* * *
Рядом со старым отцовским домом
Я должен построить собственный, новый.
Тени деревьев, посаженных в землю отцом,
Приласкают мой дом, как ребенка.
Передо мной ежедневно будет мерцать, волноваться
Трепетный старый тополь, словно призрак прозрачной
мамы.
И будет листва шелестеть слова — вечно новые, вечно
старые
И бесконечно далекие от воззвания к мести за наши
напасти...
Рядом со старым отцовским домом будет мой новый дом,
Рядом со старым отцовским домом выпустит веточку имя
мое,
И станет лелеять, и станет укачивать землю для дома
нашего сына.
* * *
Моей матери
Ты уходила в поле
И возвращалась в печали.
Мы, словно в неволе,
Друг без друга скучали.
Ты меня обнимала
Крепко, до боли,
И сердце мое вдыхало
Сладкие запахи поля.
Я так без тебя одинок...
Ты — память души моей.
И если вдруг ветерок
Доносит запах полей —
В сердце мое благодать
Дорогой твоей идет
И кажется, ты опять
Обнимешь меня вот-вот...
* * *
В тенистом саду усталая женщина спит.
Усталая женщина, усталое знойное лето.
От темных ее ресниц птичья полночь летит
и сгущается в сердце поэта.
Такое тепло от нее идет, такое тепло,
такая нежность от плеч загорелых исходит,
что кажется —
сейчас заговорит с тобой и станет
светло,
и усталость желанная тело твое наполнит.
Усталая женщина в саду, тишина...
НАШ ДОМ
Я посажу платан.
И дом сложу потом.
Срастутся лист с листом
И дважды две стены.
Пора рубить потом
В стене окно и дверь,
И не забыть притом,
Что знамя крыши — дым.
Потом тебя зову,
И мы в дому своем
Начнем шутить вдвоем,
Чтоб не грустить вдвоем.
Твой смех раздастся там
И будет жить потом.
Раздастся детский плач
И лепет вслед за ним.
И долго будем жить, рожать, кормить, растить.
И в час, когда в глаза глядят последний раз,
Я стану уходить так медленно, как жизнь.
Но будет свет, покой и скорби — никакой,
И добрая земля смягчится под щекой,
И рабством отравить не смогут взор детей,
В которых наша кровь течет одной рекой.
* * *
Мне никто не сказал:
— Какой голубой потолок в доме твоем! —
А он голубой.
Мне никто не сказал:
— Какой зеленый пол в доме твоем! —
А он зеленый.
Мне никто не сказал:
— Какой ты счастливый! —
Никто не видел,
как пальцы твои заблудились
в моих волосах,
никто никогда в глаза мои не смотрел...
* * *
На старых стенах моего дома
След прикосновений моего отца...
Подойду прижмусь к этим стенам.
В золе моего очага
Тепло дыхания моей матери...
Подойду склонюсь над золою.
А дорога вьется над моим плечом,
Ведет вперед и вперед...
И мне остаться на этих стенах,
В этой остывшей золе,
Жизнь оставить под этими стенами,
Сердце под этой золой.
Пусть дорога найдет другого
И ведет вперед и вперед.
О СЕБЕ
Я живой человек.
Я душою с живыми,
С вами и с ними, с тобой и с другими.
И если молчу,
Попадает впросак
Всяк, кто решит, что молчу просто так, —
А ведь я в это время о чем-то молчу.
Я живой человек.
Я шагаю с живыми,
С вами и с ними, с тобой и с другими.
И если стою,
Попадает впросак
Всяк, кто решит, что стою просто так, —
А ведь я в это время стою, выбирая дорогу свою.
Я живой человек.
И глазами живыми
С вами и с ними, с тобой и с другими,
Смотрю на природу, на землю, на воду,
И если глаза закрываю в тиши,
Попадает впросак
Всяк, кто решит, что я спящий чудак, —
А я в это время смотрю в глубокий колодец души.
Я — живой, я шагаю, смотрю, говорю
Сам с собою, с природой, с тобою и с каждым.
И если когда-нибудь кто-нибудь скажет:
— Ты спишь,
Ты на месте стоишь,
Ты молчишь... —
Я слегка улыбнусь той, тому, тем, кто скажет...
* * *
Ничего
Не дали мне стены.
Выше выдумки колеса
Я чту
Открытие окон.
* * *
На стенке, в углу,
Где были когда-то наказаны дети, —
Дрожащей рукой нарисована рыба.
Теперь эта рыба во времени шумном живет и живет,
Теперь эта рыба со временем вместе растет и растет,
И сумрак домашний считает она океанскою бездной,
И потолок этой рыбе мерещится бездной небесной.
Одна крыша, четыре стены.
А внутри — тревоги,
словно звери в клетке.
Ищут дверь, о стены бьются
и сжимают мое сердце,
как единственное, что
может в тишине взорваться...
* * *
Тсс,
я построил тишину,
ни шороха,
ни звука.
Тсс,
я солнцу говорю.
Тсс,
шепчу я снегу.
Ти-ше,
говорю ветрам,
водопадам и горам.
Тсс...
И солнцу, и луне,
звездной выси...
Я прошу о тишине
сны и мысли.
Тсс...
Мой дом из тишины.
* * *
Сижу себе в своих горах,
насвистываю заунывную
мексиканскую песенку,
и кажется мне, что мир — это Карабах.
Я понимаю —
в любом уголке планеты
можно найти такое же место,
такие же горы,
чтобы вот так сидеть.
В любом уголке планеты
найдется земля,
способная почувствовать меня.
Но здесь моим ногам лучше всего,
уверенней,
и разве не понятно —
почему?..
Сижу себе в своих горах,
насвистываю заунывную
мексиканскую песенку,
и кажется мне, что мир —
это мой Карабах...
* * *
Двадцать лет солнцу
На твоем лице.
Двадцать лет миру
В твоих глазах.
Я юность встречаю
В твоей улыбке,
И верю
В счастье,
И верю
В сказки:
Руку протянешь,
Сказку поманишь —
И
Сбыться всему.
* * *
От земли к нам идет одержимость
и к земле возвращается вновь.
В нас по небу тоска пружинит
и возносит до облаков.
В нас рождается, теплится, дышит
свет осмысленной чистоты.
Мы на нить бесконечности нижем
бесконечные наши мечты.
СОБИРАТЕЛЬ СКАЗОК
Тысячи сказок жили
в синей глубине его глаз.
Он их берег,
как берегут чужое счастье,
утраченное в трудные годы,
и верил —
утративший придет
и он вернет ему потерянную сказку,
ради которой тот прошел сквозь тьму,
и увернулся от семи драконов,
и над семью горами и морями
на крепких крыльях веры пролетел.
— Возьмите, — скажет он, — сказки свои
взамен утраченного счастья
и постарайтесь вновь не потерять.
Живите, — скажет он, — сказками своими
и, прежде чем уйти в миры иные,
завещайте их своим сыновьям.
ВЕЧНОСТЬ
Где кончаются зеленые деревенские поля,
начинаются горы
и кончается время.
Там бессмертные сказки живут,
печальные и веселые рыцари,
добрые девушки,
злые девы,
лютые старухи
и дэвы.
И тем же чудом,
что у нас,
рождаются там добры молодцы,
воины любви и свободы.
А солнце на исходе дня
луне сдает свой пост,
и рушится небо ливнями звезд
на голубое молчание гор.
* * *
В сказках так просто: Добро, Зло,
В сказках Добро берет верх,
В сказках сказочник сам себе верит, —
Ребята, не спите,
Не засыпайте,
Заснувшему не проснуться.
Зло в сказках всегда при силе,
Но у Добра в сказках — ума палата,
Добро себе солью посыпает раны,
Чтобы боль заснуть не давала, —
Ребята, не спите,
Не засыпайте,
Заснувшему не проснуться.
Тысячелико Зло,
Оно строит красивые глазки,
Заговаривает лукавым словцом, —
Ребята, не спите,
Не засыпайте,
Заснувший вряд ли проснется.
* * *
Когда настанет время,
старый, как гусан*,
в котором уже не осталось огня,
я вспомню тебя
и расскажу о нашей любви.
Это будет возвращением
в долину любви,
где распустились все существующие цветы,
где отсиял небесный свет.
Это будет возвращением
через годы
в долину любви,
куда не проникает солнечный свет,
где качаются колокольчики твоего смеха
в круговоротах остывающей крови моей.
И, тело свое и снегах схоронив,
я тихо,
шаг за шагом, как младенец,
выйду из чащи сказок
с глазами влажными,
уставшими глазами
и брошу на землю последний трепет старой тоски.
Это будет моим возвращеньем из далей.
________________
* Гусан — народный певец.
* * *
Вольной птицей быть, вольной птицей жить,
Возвращаться вдруг и прощаться вдруг,
Лишь весну любить, только ей служить,
Петь и гнезда вить — я мечтал, мой друг.
Полюбил же я лес, который пуст, —
А птенец удрал в трудные деньки,
Полюбил же я белой грусти хруст,
Почвенной тоски по теплу руки.
* * *
Детство мое —
как следы на морском берегу —
было и нет.
Остался шум моря,
похожий на шум отплывающей лодки,
одна песня осталась,
в которой не помню
ни слов, ни мелодии.
Это песня, которую
поет моя кровь
и сердце ей подпевает.
* * *
Лебеди улетели,
Лебеди улетели,
Словно белые лоскутья оторвались от
метели,
Лебеди улетели...
Сновидений повители
В небесах прошелестели,
В синей дали повитали,
Облачками быть устали,
Плавать в синей акварели...
Лебеди улетели,
Лебеди улетели...
Мальчик босенький прижался
К нежной юбке из фланели:
— Мамочка, улетели,
Лебеди улетели...
* * *
Деревья стойко стоят.
Я им названый брат.
Я рядом с ними встаю,
Братьев в них узнаю.
Деревья стойко стоят
И никогда не спят.
Но дорогами я пленен
И во сне бегу от времен.
И во сне деревья стоят
Непреклонно, за брата брат.
И они остаются в саду,
Из которого я уйду.
А деревья твердят: умрем
Там, где сад наш и брата дом.
* * *
Бродить в ущельях гор,
где реки в серебре.
Жить дальше от себя,
но ближе быть к себе.
Не позже, чем цветы
с деревьями, вставать.
А если вдруг меня
окликнут — не узнать.
И в свой закатный час
с закатом слиться так,
чтоб с легкостью росы
упасть на пыльный тракт.
Не думать о судьбе
и время позабыть,
тоскою по себе
себя не изводить...
* * *
Синих-синих гор синева,
Синих-синих небес синева,
И зелень,
И зелень,
Зелень...
Как пилигрим во храм,
Я вошел в изумрудный лес,
И зеленые волны покоя
Голубели у самых небес.
* * *
В твоем молчании
тесно словам.
Оставь их в покое,
отбрось их.
Глаза твои в эту минуту
в моей глубине
оставляют полоски
синего неба
и облака',
омытые солнцем.
Кажется, стоит мне оторвать взгляд
от твоего лица —
брызнет струйка крови...
Так не будем обманывать друг друга
словами,
мы слишком отдалились
от их смысла.
* * *
Мир —
это отцы,
матери,
дети...
Сколько простора
для нежности и любви!
Но порой забывают люди,
что мир —
это отцы,
матери,
дети...
* * *
Сказала мать:
— Не простудись, сынок.
Отец сказал:
— Всегда, мой сын, будь крепким.
Любимая сказала:
— Каждый раз,
когда приходишь,
приноси цветы.
Не скрываю
перед великими мира сего
уважения.
Но говорю:
— Простите, порой и о вас забываю,
но помню всегда:
— Не простудись, сынок.
— Всегда, мой сын, будь крепким.
— Когда приходишь, приноси цветы...
ПОЭТЫ
— Что они делают,
когда остаются одни?
— Беседуют с бессмертными.
— Что они делают,
когда остаются одни?
— Дают советы неродившимся.
— Что они делают,
когда остаются одни?
— Выигрывают проигранные сражения.
— А когда уходят?
— Поэты не уходят,
они приходят.
* * *
Прежде всего и после всего
Слушай себя самого.
Лишь то, что сквозь сердце твое пройдет,
В ком-то отклик найдет.
Прежде всего и после всего —
Преврати любовь свою в существо
Тех песен, чьи слова зелены
И ждут для цветов весны.
Прежде всего и после всего —
Не ищи вне рук своих ничего,
И крылья они и корни,
Их родина — свод горний.
Прежде всего и после всего —
Сделай земным мечты естество,
Пусть злится ветер голодный,
Но быть земле — плодородной.
* * *
Мне близкие люди нужны
И далекие люди нужны,
Чтобы жизнь моя жизненней стала.
Я им должен смотреть в глаза,
Прикасаться к их крепким рукам,
Чтобы слово мое к ним в сердца западало.
Мне близкие люди нужны
И далекие люди нужны,
И нужны для сближенья — дороги,
И чтоб путь был короче — тревоги,
И слова простые нужны,
Которым легко расти
Возле горных дорог и жилищ...
* * *
Я смеюсь
над моими поражениями,
ибо верю в себя.
Волю мышц моих
превращаю в праздник любви
и соскребаю с сердца
ржавчину безнадежности.
Вот я стою перед вами,
с моими руками, не знающими злобы,
как усталый пророк.
И я говорю:
— мертв свет,
если на конце луча его
не качается хоть один
зеленеющий колос;
мертва вода,
если ее прохлада
не поднимается
по узловатым корням дерева;
мертв хлеб,
если к нему
не протянуты руки друзей;
мертва любовь,
мертва любовь,
стократ воспетая,
если нет от нее плода.
ПОГИБШЕМУ ПОЭТУ
Памяти Паруйра Севака
1
Спите, слова, в тайниках своих,
больше вы на устах его не проснетесь.
Он ненавидел вас, как врагов,
и любил вас,
как любят только однажды.
От его удивительной ненависти-любви
вы становились подвижными, как ртуть,
как ртуть тяжелыми,
смертоносными,
сверхчуткими
к колебаниям погоды...
Спите, слова, в тайниках своих,
больше вы на устах его
не проснетесь.
2
Слова,
влачите
свое сиротство
в сердцах, оглохших от горя.
Молча несите
свое сиротство
сквозь глаз погашенных сумрак.
Слова,
в пожарах рассветов
спите...
В духоте рыжих полдней
спите...
В стороне от языческой любви
и христианских нравов
спите...
В стороне от смешивающих небо с землей
самоубийственных страстей
спите...
Когда бессильно время,
надрываются трубы органов.
Спите, слова, в тайниках своих,
больше вы на устах его не проснетесь.
* * *
Из небытия мы все как один.
Что же нам бояться вернуться опять?
Что нам бояться пекла и льдин?
Что нам бояться — отдать и взять?
Жизнь — не подарок ко дню именин.
День прожить не значит — найти, потерять.
Из небытия мы все как один.
Что же нам бояться вернуться опять?
ДЕРЕВЕНСКОЕ КЛАДБИЩЕ
За деревней на склоне холма погост.
Там легли они, устав от забот,
в ожидании, что вот-вот вдалеке
прозвучит трубный голос,
их позовет.
Ветер с гор летит на поляну,
ветер поровну делит между ними прохладу...
Вот и я так, когда устану,
с ними рядом лягу.
Горный ветер шуршит и тихонько свищет.
Все равно ему — свет или тьма...
Он меня давно уже ищет
в желтых травах
на склоне холма.
* * *
Чтобы любить свой дом,
Деревню
И дорогу,
Нужна мне только лишь твоя любовь.
Чтобы любить друзей,
Свои дела,
Свои заботы,
Нужна мне только лишь твоя любовь.
Чтоб победить своих врагов,
Больших и мелких,
И даже для того чтоб выбрать смерть,
Нужна мне только лишь твоя любовь...
* * *
Опустело озеро.
В его изумленном зеркале
плавал чей-то бумажный кораблик.
Но уже не было лебедей...
Озеро опустело.
На многолюдных улицах
мысли мои о тебе
бились о стены и возвращались.
Но уже не было лебедей...
МОЙ ПОРТРЕТ
Памяти моего
друга Г. Бабаяна
На фоне двадцатого века
нарисуйте меня таким —
молодым,
выше среднего роста,
и в глазах моих — горе 41-го года,
просветленное космическим ликованием.
Я — поколение тех,
чьи отцы не состарились дома
в повседневных заботах.
Я — поколение тех,
кто, надеясь отцов отыскать,
прочитал о войне все книги
и понял, что искать нужно в жизни,
и пошел следами отцов...
Все возрождалось из руин,
и возвращалась
былая красота.
Вновь берега
соединялись новыми мостами.
Стальные рельсы распрямились
и мчали вдаль.
Как телефонные провода, дороги
схлестывались и разбегались.
Дороги создали нас.
Незавершенные — продолжились,
новые — поднялись.
Только погибшие не продолжились,
только погибшие не поднялись.
Так выросли мы.
Ласками нас не баловали.
Нежность мы в книгах искали,
и девушки,
выросшие под крылышками родителей,
не поняли нас...
Нас и теперь не всегда понимают.
Мы всё терпели — полуголодные,
но не терпим полулюбви.
Мы жить хотим,
и мы живем,
смеясь и споря.
Смело живем, твердо ступаем.
Любим землю,
пахнем землей.
Любим металл —
как металл мы под солнцем сверкаем...
Мы в небо смотрим чаще,
чем девушкам в глаза.
Скорее мы пленники неба,
чем пленники девушек.
О, если бы нам узнать того человека,
который впервые
поднял глаза от земли
и в небо взглянул!..
О, если бы нам узнать человека,
который впервые
ощутил свое сердце
и приложил к нему руку.
От этих, первых, происходим мы.
На фоне двадцатого века
нарисуйте меня таким —
молодым,
выше среднего роста,
и в глазах — горе 41-го года,
просветленное космическим ликованием.
Powered by vBulletin® Version 4.2.2 Copyright © 2025 vBulletin Solutions, Inc. All rights reserved.